В это же время кончался и мой контракт. Я располагала ехать в Москву к матушке, а между тем, ведя постоянную переписку с ней и братом, бывшим в Петербурге, я начала действовать по их советам. Они, так же, как и я, боялись, что по законным правам муж не вздумал бы выписать меня в Серпухов или другую какую ничтожную провинцию. Уговорили тотчас по приезде в Москву ехать в Петербург к брату и там просить директора снова принять меня на московскую сцену, где я была так любима и где в эти три, четыре года никто не заменил меня.
Приехав в Петербург в мае месяце, прежде начала моих переговоров с директором, просит меня наш хороший знакомый, бывший москвич К. В. Третьяков, сыграть в его бенефис. Изъявляя согласие, я прошу доложить об этом директору. Тот ни за что не соглашается, говоря: «Мне до сих пор нельзя глаз показать в Москву без того, чтобы меня не осыпали упреками за выход из театра г-жи Орловой, а теперь, когда узнают, что она здесь играет, мне надо будет и из московского директорства выйти». На это я велела сказать, что потому и решаюсь здесь играть для товарища, что решаюсь опять вступить на московскую сцену. Директор, видимо, обрадовался, просил меня приехать к нему, и, когда я объяснила ему причину, которая заставляет меня возвратиться на сцену, он сказал, что все это устроит, и просил несколько дней подождать ответа. Тут, конечно шутя, вспомнил о нашей ссоре, моих капризах. Я сказала, что не имела своей воли, должна была так действовать, а теперь в доказательство, что я ничего не ищу, кроме зашиты от мужа, я подпишу контракт не читая. «Слово не воробей, вылетит — не поймаешь!»
Проходит около недели времени, брат получает письмо из Москвы, от своей тещи, известной артистки А. Т. Сабуровой, та спрашивает, справедлива ли молва, которую она вчера слышала от П. Н. Арапова. Он приехал к ней и с восторгом рассказал известие, слышанное в Английском клубе, что П. И. снова поступает на московскую сцену. Мы с братом удивились, что Москва говорит, а Гедеонов молчит. Я еду к нему и спрашиваю причину. Он, сконфуженный, отвечает: «Прошу вас, подождите еще немного, немного, и я дам вам ответ». Наконец, присылает за мной и читает письмо Верстовского, который, выражая радость Москвы о моем возвращении, пишет «Какие же роли будет играть П. И.? А г-жа Рыкалова, принятая собственно на амплуа П. И., должна будет совсем оставить театр?» На этом слове я остановила Гедеонова, сказав: «Благодарю вас, Алек. Мих., на этом условии я не хочу служить в московском театре и сумею прожить, сама себя защищая». — «Вот я говорил, что вы капризная, сейчас же и вспылили». А я повторила ему, что готова была подписать контракт, не читая, но никогда не соглашусь быть причиной чьего-нибудь несчастья, тем более Рыкаловой, с матерью которой и с семейством я жила душа в Душу. Приехав от директора к Третьяковым, у которых я останавливалась на это время, потому что брат уже переехал на дачу, я рассказала им все случившееся и, переодевшись, поехала обедать к Сосницким.
Это было 21-го мая, день Ангела Елены Яковлевны. Когда я приехала, начались расспросы, как идут мои дела. Я все рассказала и объявила, что завтра уезжаю, и после обеда, простившись с ними, уехала. Возвратясь к Третьяковым, меня встретил брат ее М. Андр. Сомин, живущий у них, и сказал, что через два часа после моего отъезда был получен этот большой конверт. Я с изумлением посмотрела и спросила, что же это такое. «Вероятно, контракт», — отвечал М. А Я пришла в ужас. Как? Не спросив моего желания, не спросив меня о кондициях, как же можно делать такие вещи? М. А напомнил мне разговор наш с Гедеоновым утром, который я ему передала, и сказал; «Каждый честный человек должен дорожить своим честным словом и держать его. Вы сказали, что подпишете контракт не читая, потрудитесь так и сделать», — и с этим словом распечатал конверт, обратил ко мне последним листом и подал перо для подписи. Нечего и говорить, в каком состоянии я была, но он настоятельно требовал, чтобы я исполнила свое слово, а это был такой прекрасный, умный, честный человек, во всех отношениях, что его можно и должно было слушаться. Я перекрестилась и подписала. Оборачиваю контракт и читаю: «Г-жа Орлова принята на петербургский театр». Тут, несмотря на всю мою твердость, я расплакалась, как ребенок, говоря, что я здесь буду делать? Здесь две Самойловы, Дюр, Федорова и др. Все любимицы, тогда как в Москве, я уверена, что буду встречена, как любимое дитя. Сомин и Третьяковы, напротив, очень обрадовались, что я здесь останусь, стали меня утешать, уговаривать. М. А. сказал, что сейчас напишет к брату (который жил на даче в Лесном), и уговаривали меня поскорее одеться и ехать в театр, где был бенефис Славина, и он прислал мне ложу. Скрепя сердце, я поехала с Map. Андр., и только что взошла в ложу, как через несколько минут отворяется дверь, вбегает А М. Максимов и как любимец и баловень публики падает передо мной ш колени и выражает свою радость, что я буду служить у них, что они узнали через контору. Максимов бывал в Москве на гастролях, где всегда играл со мною, и хвалил меня, даже в ущерб своим артисткам.
Свободное копирование
