Конечно, Анна Вас. видела, что я не могла быть счастлива с ее братом, и она была права! Несмотря на его доброе сердце, мне очень тяжело и невозможно было привыкнуть к его вспыльчивому характеру, а еще более к его, хотя и редким, кутежам! Бывало, сидит дома неделю, две — спокойно. Занимается токарным станком — он хорошо работал, и я выучилась. Или вышивает в моих пяльцах. И были смешные случаи: кто-нибудь из знакомых скажет: «Вчера я ехал мимо вас, но вы так прилежно вышивали, что и не заметили моего поклона». — «А в какое время это было?» — «Утром, часу в 1». — «Да я целое утро, с 10 до 3, была на репетиции». — «Нет, это вы сидели в белом платье, нагнувшись». «Ну, если в белом платье, так это мой супруг, он любит вышивать мне фон и всегда ходит дома в белой или красной рубашке».
Бывало, он работает свое, я свое и всегда что-нибудь пою — так что, если я замолчу, он кричит: «Соловушка! что ж ты замолчала?» А я и пела-то машинально. Но когда он поедет на репетицию, только не в день спектакля, сохрани Бог, с ним этого не бывало, зайдет в кофейную, к Печкину и — прощай! Напрасно ожидаешь его часов до 3–4 к обеду… Приедет или, скорей, его привезут ночью, а я, конечно, не сплю. Но притворюсь и слежу за тем, что он куролесит. Более всего меня мучило — это его поправление лампадок! Иногда начнет лить масло — мимо, и удивляется, что долго не может наполнить. А иногда и лампадка и масло бух на пол, ну тогда уже я вскочу и стараюсь исправить неосторожность. Все эти проделки родные слышали от других, я никогда никому не жаловалась. Бывало, брат начнет уговаривать меня оставить мужа, возвратиться к родителям: «Если ты будешь жить честно, хорошо, никто тебя не осудит, тем более зная его несносный характер!» — «Нет, мой друг! меня никто не неволил идти замуж, я добровольно согласилась и должна терпеть».
Муж меня ревновал ко всем, так что я не смела играть с полным чувством, и поэтому меня называли умной, но холодной артисткой! А того не знали, что почти за каждую роль, при случае, мне доставалось. По благости Божией я имела и имею легкий характер, каждое горе выплачу перед Господом, и как рукой снимет. Да и он, надо отдать ему справедливость, если не сознавался по гордости словами, то делами и угодливостию старался загладить свою вину. Матушка бывала у меня часто, все видела, страдала и с самого первого дня свадьбы, когда увидела его пьяным (что она мне передала впоследствии), терпеть его не могла! А батюшка, обожавший свою любимую дочку, горевал молча и старался как можно реже бывать у нас. А муж, напротив, любил, чтобы они как можно чаще бывали и мы сами ходили к ним обедать. Брат меня очень любил, все наше детство проведено вместе. Когда я, больная золотухой, живала месяцами у родителей, а он был выпущен из школы, тут мы делили и горе и радость. Благодаря Бога у меня-то было мало горя, а он терпел притеснения и как умный человек желал и искал лучшего. Помню, однажды пришел он домой (комнаты наши разделялись перегородкой), сказал: «Здравствуй, сестра!» — и замолк… немного погодя говорит тихо: «Паша, поди сюда тихонько…» Я вхожу и вижу его в слезах, а против него сидит наша собачка — шпиц, пристально глядит на него, и слезы у нее так горошком и катятся. Это я видела раз в жизни и никогда не забуду. Брат иногда писал мне стихи. Раз в это время прилетела канарейка (у нас их было много, матушка разводила и учила их петь под орган), одна села мне на плечо и начала клевать шеку — это значит: «пожалуйте мне кушать», он писал что-то серьезное и кончил так: «К концу сказать: сижу с любезною сестрицей, к которой прилетели птицы — желток куриный поклевать».
Свободное копирование
