В Москве обычай — делать визиты на другой же день родным и почетным гостям. Мы так и сделали, поэтому вечером был первый семейный чай, где я принялась хозяйничать — и гостей было только двое, знакомых более брату, нежели нам. Только что я начала пить первую чашку, подходит Ил. Вас. и спрашивает: «Какая у тебя ложка?» Я показала и сказала: «Обыкновенная, серебряная, новая». Тут он закричал страшным голосом: «Алексей!.. Алексей!» Вбежал лакей. «Я приказал тебе подать барыне к чаю новую, нарочно приготовленную ложку; как же ты смел, мерзавец, не исполнить? — и с этим словом так сильно стукнул стулом об пол, что я вся задрожала, слезы полились из глаз и чашка упала на поднос. Гости бросились к нему, говоря: «Посмотрите, как испугалась Пр<асковья> Ив<ановна>». Он подошел меня успокаивать, но я тут же решила, что мне не сладить с таким характером, а надо молчать и все переносить. Я так и делала: никогда, ни в чем ему не противоречила, но зато поневоле должна была обманывать его. Бывало, чтобы спасти прислугу от брани и побоев, я скрываю, лгу, а иногда и сама примусь кричать на людей. Помню, за обедом нехорош был соус… «Позовите повара!..» Что делать? тут уж не спасешь, сейчас вскочит и надает оплеух!.. Но, к счастию, я и тут нашлась, не успел еще повар войти в столовую, как я закричала театральным голосом: «Как ты смел, негодяй! сделать такой гадкий соус?., я тебе брошу— все блюдо и с соусом в рожу!» Должно быть, я очень сильно и комично сказала это, что муж расхохотался и сказал дрожавшему повару: «Видишь, даже добрая барыня рассердилась, пошел, болван!» Тем и кончилось. Это здесь, в пустяках, а серьезное дело началось с первого же его крика и каприза! Когда мы встали из-за чая и я вышла в гостиную, вдруг, чувствую, что кто-то коснулся моего плеча, оборачиваюсь и вижу одного из гостей, он смотрит на меня со слезами и говорит: «Ангел мой! как мне вас жаль!» Первую минуту я, с негодованием, хотела сказать: «Как вы смеете трогать меня за плечо?» Но видя его слезы, я, глупая! поверила им и ничего не сказала. С тех пор начались его преследования, и самые упорные, сильные. Бывало, грозит пистолетом, ядом; раз привез скляночку и капнул на платок, в секунду платок прогорел! Я билась, как птичка в силках, а сказать мужу не смела; мне казалось, что он убьет и нас и себя!.. Так было воспалено мое юное воображение!.. Но Господь сжалился надо мной; муж сам заметил его преследования и, верно, понял, что я не так виновата, и вместо брани и крика спросил меня очень тихо, что такое между нами?.. Я так обрадовалась, что все ему рассказала и тем сняла с души страшную тяжесть. А с господином он, верно, объяснился, так что я не видала его более. Конечно, муж мой был ревнив, и это очень понятно: почти каждый день видеть Жену в чужих объятиях — это хоть кого так тронет.
Свободное копирование
