11 июня
Написав Мясковскому длинное письмо с отзывом о «Петрушке», я спустился из моей коморки и отправился с Николаем Васильевичем - он с визитом в русское посольство, я смотреть Hyde Park. По дороге на Oxford Street забрели в несколько магазинов, а когда Андреев уехал в посольство я, вместо парка, пошёл прямо по большим улицам по Риджен-стриту, по Пикадилли, глазея по сторонам и останавливаясь у витрин магазинов.
Бросалось в глаза обилие контор океанских пароходных обществ, у которых в витрине красовались огромные, художественно выделанные модели океанских кораблей (иногда в разрезе, со всеми внутренностями), а также висели яркие картины Индии и Америки, и лежали соответствующие путеводители и брошюры. Таких аппетитных, манящих вдаль витрин, не найдёшь ни в Питере, ни даже в Париже, и благодаря им Лондон казался как-то ближе ко всему миру, а поездка куда-нибудь в Индию или Южную Америку, столь маловероятная для россиянина, казалась здесь естественной и простой. Затем ещё одно различие между серьёзным Лондоном и весёлым Парижем: здесь я с величайшим трудом сыскал магазин с элегантными открытками, между тем в Париже они на каждом углу.
Незаметно для самого себя я добрёл до вокзала Черринг-Кросс и, сообразив, что пора завтракать, сел на верхушку автобуса, которыми я научился пользоваться так же, как в Париже метрополитеном, и приехал домой. После завтрака меня послали осматривать Вестминстерское аббатство. Сообразив по плану, что я могу пройти туда парками, Hyde Park и St.James Park, я решил отправиться пешком, хотя это и составляло шесть вёрст.
Бодро прошагав Хайд-Парк, я наткнулся на огромную толпу и на цепь солдат, не пропускавших эту толпу. Оказалось, ждали проезда короля и французского президента, посетившего Лондон. Прождав полчаса, частью из любопытства, но главным образом, из-за невозможности пройти, я был свидетелем проезда Георга и Пуанкарэ, проследовавших в пышных старинных каретах. Толпа приветствовала их криками, а оркестр грянул «Марсельезу», сменив её через три такта английским гимном.
Пройдя симпатичный Сент-Джеймс-Парк, я вступил под сень мрачного Вестминстерского храма. Здесь погребены под его плитами короли, герцоги, полководцы и великие люди Англии. Сплошной ряд художественных памятников украшает все стены и отдельные кельи этого замысловатого здания. Особенно меня поразили лежачие памятники, где прежние властители в полном облачении лежат как-бы в том виде, в каком они покоились на смертном одре. А рядом с ними лежат изваяния их супруг. С чувством некоторого благоговения бродил я между памятниками былого величия, сошедшего в могилу, но всё же дышащего в каждом изгибе мраморной фигуры. Долго я стоял у памятника Генделя и Шекспира. Много так ходил по церкви, любуясь её мрачною, подавляющею красотою. Ушёл я под сильным впечатлением Вестминстерского аббатства.
Затем с моста, перекинутого через мутную Темзу, любовался на красивый Парламент и в кэбе вернулся домой. Милый кэб, специфически английского фасона, на двух больших колёсах и с кучером за спиной над крышей, совсем вымирает в Лондоне, вытесняемый быстрыми и комфортабельными такси. А он мне очень нравится - такой славный и уютный!
После обеда Андреев предложил мне приехать в Дрюрилейн на первое представление «Бориса». Билеты были все проданы по сумасшедшим ценам, но можно было потолкаться за кулисами. Это было мне интересно и я отправился. Меня едва-едва пропустили как постороннее лицо, и несколько раз старались удалить.
Шаляпин - артист, перед которым я преклоняюсь - очень волновался, так как это был его первый выход перед английской публикой. Он, как зверь в клетке, ходил за кулисой перед тем, как появиться на сцене. Но успех был огромный. За кулисами я сидел со Штейманом; мы сговаривались с ним посмотреть вместе на Лондон и окрестности, благо ни он, ни я их не видали. Кроме того, оба мы не владели языком, вдвоём всё-таки не так страшно...
В антракте я зашёл в фойе и любовался на шикарнейшую публику. Лондонская премьера - чего же шикарней! И действительно - публика блестящая. Особенно хороши лондонские джентльмены. И если Париж перещеголяет Лондон дамскими туалетами, то он уступит безукоризненности английских кавалеров. Вспоминал Макса.
«Борис» - прекрасная опера. Мусоргский по-настоящему понимал сцену, так именно и следует писать. Я ужасно хочу писать оперу. У меня будет хорошая, настоящая опера!
Свободное копирование
