26 мая
Проснулся я под шум льющего дождя. На улице мокро, серо, вставать не хотелось. Да у Карнеевых раньше одиннадцатого часа никто в столовую не вылезает. Мы долго болтали с девочками через стенку, наконец пили кофе, и я с Лидой отправился смотреть фортепиано, которое продавалось на какой-то даче. Утихший было дождь опять полил и нам пришлось укрыться в первой попавшейся постройке, оказавшейся прачечной. Лида рассказывала мне о школе Штиглиц, в которой она учится рисованию, и об успехе, которым она там пользуется. Я посмотрел на неё - и в самом деле, она была такая хорошенькая, а фигура её была безукоризненна. Плюнув на рояль, до которого было не близко, вернулись домой. Погода была сырая, но дождь перестал. Мы сидели на веранде, когда застучала калитка и показались Боря и Жорж Захаровы. Девицы спорхнули им навстречу, я остановился на ступеньках веранды. Крепко пожали руку и начали играть в крокет: я с Зоей против Лиды с Борей. Жорж пошёл возиться с малышами. Мы сделали всего несколько ударов. Дождь полил снова, и мы побежали на веранду. Сидели и вели общий разговор, немного искусственный. Борис и я были центром. Оба старались говорить умно. Между тем дождик быстро унялся, и мы вышли продолжать прерванную партию. Но ей не суждено было продолжаться: пришла горничная и доложила братьям Захаровым, что приехали их кузины Дурдины. Борис кладёт молоток, извиняется и уходит. Возвращаемся на веранду, где подают обед. За обедом только и было разговора, что о предстоящем открытии «крокетного клуба».
Когда я года три назад гостил у Захаровых и устраивал у них всякие крокетные состязания, то они произвели впечатление на Лёву: он организовал крокет на своей даче, стал сам устраивать чемпионаты, Захаровы продразнили это учреждение «териокским крокетным клубом», а Лёвку - председателем - и теперь каждую весну происходит торжественное открытие «клуба», а каждую осень - торжественное закрытие, собираются гости и веселятся.
Таковое открытие было назначено на сегодня в три часа. Едва мы кончили обед, как у калитки показалась целая толпа Захаровых, Дурдиных и прочих, всех более десятка. Впереди, неся что-то завёрнутое в бумагу, шёл Борис; за ним Жорж и сестра с хлебом-солью; все трое украшенные юмористическими орденами. Борис обнажил свою стриженую голову и остановился перед верандою, на ступеньках которой стоял Лёва.
- Глубокоуважаемый и высокочтимый председатель! - начал он...
Несколько человек из Захаровых, изображая репортёров и представителей фирмы «Пате», защёлкали «кодаками». Борис говорил о заслугах «крокетного клуба» и в заключение просил позволения поднести клубу в дар древнейший крокетный молоток, найденный недавно при раскопках в Северной Америке. С этими словами он развернул бумагу и вытащил оттуда обломок какого-то невероятного старого и негодного молотка. Я хохотал от души. Председатель с глубокой благодарностью принял ценный дар и в ответной речи благодарил за оказанную честь. Затем был поднесён хлеб-соль и все перешли на крокетную площадку. Тут была сожжена громогласная хлопушка, изображающая пушечный выстрел, и в тот же момент на столбе взвился флаг. Открытие состоялось. Устроили «юмористическую» партию из самых плохих игроков (Лида, Дурдины и прочие). Все расселись вокруг на скамейки, «кодаки» продолжали щёлкать, хозяева притащили ликёры, было шумно, все шутили, больше всех Борис, который был находчив, весел, пользовался общим вниманием и был центром. На меня не обращал внимания, как будто меня тут и не было. Я чувствовал себя очень неприятно, как лишний человек, но нельзя было ни уйти, ни даже показать виду. Я отлично понимал, что комедия ломается нарочно и, как неприятно ни было, решил держаться и делать вид, что не замечаю бойкота. Пришлось утешаться, что я, может быть, всё-таки главное лицо, если комедия - для меня. «Юмористическая» партия окончилась. Стали организовывать вторую. Я с Зоей против Жоржа и Лиды. Предложили Боре, но он ответил, что ему не хочется.
- Вот, ведь вас четверо: Зоя, Сергей Сергеевич...
Он первый раз назвал меня Сергеем Сергеевичем, всегда раньше по имени.
Наша партия шла без особого оживления. Семья Захаровых собралась домой. Площадка опустела, и я остался один с Лидой и Зоей. Тогда я им предложил пойти на море, где благодаря большому ветру было сильное волнение. Барышни переоделись и мы отправились. По дороге столкнулись со всей захаровской компанией, которая прямо от Карнеевых пошла на пляж и теперь возвращалась обратно. Я шёл между Лидой и Зоей, держа обеих под руки. Остановились и девицы завязали нескончаемый разговор. Я видел, что мне всё равно не о чем говорить с Борисом, а потому всё время торопил моих компаньонок. Раскланялись и пошли. Я слышал, как Борис обещал Лиде постараться придти вечером.
На море действительно пронзительный ветер, сильная волна и несколько барок, выкинутых на песок. Песком засыпало глаза и мы повернули назад. Вернулись домой. Темнело. Ужинали и слегка скучали. Но я решил пропустить ещё один поезд и дождаться захаровского пришествия.
Я был прав и дождался: появились Жорж, Боря и сёстры Дурдины. Расположились на веранде вокруг стола и затеяли игры в карты, ерундовые, но оживлённые, например в «свиньи». Поднялся шум, хохот. Боря смеётся моим остротам, мы часто разговариваем, лёгкое сближение. Мне очень весело. Но... поезд не ждёт и время моего отъезда быстро приближается. Игра на время приостанавливается, ибо Лиду, которой завтра чуть свет ехать в Петербург сдавать экзамен рисования, посылают спать. Все толпятся на веранде, а затем вслед за Лидой убегают в дом. Я остаюсь вдвоём с Борисом, но что сказать? Машинально я тоже ухожу в дом, беру пальто, шляпу и начинаю со всеми прощаться. Прощаясь с Захаровым - он знал, что я уезжаю на всё лето заграницу - нарочно говорю ерунду.
Зоя идёт со мною до калитки и хочет проводить дальше, но я отсылаю её к гостям и в полутьме быстро шагаю к вокзалу. На повороте оглядываюсь на карнеевскую дачу и, вспоминая слова из «Скучной истории» Чехова, говорю:
- Прощай, моя радость!, - адресуясь к Захарову.
В поезде стою на площадке последнего вагона и смотрю на скользящие рельсы. Всякие мысли о Захарове и Максе.
Стряхиваю с себя эти мысли и в Куоккале бросаю постальку Умненькой, мистифицируя её моим будто-бы пребыванием в Куоккале.
Домой приезжаю очень усталый и успокоенный совсем.
Свободное копирование
