23 октября
Прошлую весну Верочка частенько звала меня к себе, но я обыкновенно отнекивался по самым разнообразным причинам и не был у неё ни разу. В этом году приглашения возобновились, хотя довольно неопределённо: «приходите» да «заходите». Наконец в субботу мне была прислана записочка с горничной, где я в тот же вечер настоятельно приглашался к ним.
Я забрал несколько тетрадок своих сочинений и отправился.
Кроме Калиновского у них никого не было. Я играл мои вещи, играли на двух роялях сонаты Грига-Моцарта, играли в четыре руки сюиту самого Mr Алперса. Единственно неприятное впечатление оставили бесконечные споры Mr Алперса с Калиновским, часто о самых пустяках, например, имел ли право Григ приписать партию второго фортепиано к Моцарту? Остальное было очень мило и тепло.
Когда я уже уходил, Mr Алперс спрашивает:
- Вы интересуетесь критикой?
- Да, конечно, - говорю.
- Так приходите к нам в четверг, приносите ваши сочинения, будут Оссовский, Бельский.
Я, конечно, поблагодарил и пообещал.
В четверг, захватив сонату, пару этюдов и первую часть Симфоньетты, я опять очутился на их симпатичной 6-й Роте. На этот раз дверь открыла горничная, а не один из братьев, как обыкновенно. Прямо против передней находился кабинет, и в нём сидел господин Алперс и писал какие-то ноты. Я прошёл прямо к нему. Рядом, в гостиной что-то наигрывала на рояле Верочка, мимо дверей несколько раз проходил и заглядывал младший братишка, - всё это меня очень забавляло.
Через четверть часа кто-то позвонил. Mr Алперс вышел в переднюю, а я прошёл в гостиную и раскланялся с Верочкой. Приехал Вельский с супругой. Я очень интересовался Вельским, зная его прекрасное либретто к «Китежу» и «Петушку». Впрочем, он оказался тихим и малоразговорчивым господином, с шишкой на голове. Затем явился Калиновский и Оссовские, Mr и Mme. Это было самое ценное, и я их очень поджидал.
После чая начали музицировать. Какая-то барышня прескверно пропела пару романсов, затем обратились ко мне, прося сыграть мои сочинения. Я предложил сыграть сначала 5-ю Сонату Скрябина. Все оживлённо согласились. Накануне я был у Захарова и с успехом демонстрировал её там. Соната вызвала шум и оживление, так как действительно редко приходится слушать такие взбалмошные вещи.
Затем я сыграл свою сонату. Соната понравилась, хотя гораздо больший успех имели этюды, особенно №4, который заставили повторить. Последним номером шла первая часть Симфоньетты, которая тоже понравилась; нашли, что «совсем другая музыка», но очень приятная и ей «прямая бы дорога в Беляевские концерты». Впрочем, теперь в правлении этих концертов неурядица. Вместо Римского-Корсакова вступил туда Арцыбушев, человек большого характера, который забрал всю власть в свои руки и всем заправляет.
Оссовский сказал:
- Если вы меня уполномачиваете, я могу ему упомянуть о вашей Симфоньетте, может, он её втиснет в программу концертов этого года. По крайней мере он до сих пор исполнял все мои просьбы.
Я ответил, что страшно ему благодарен, что я даже никак не ожидал такой доброты со стороны Оссовского. Впрочем, это предложение промелькнуло очень быстро, и мы больше о нём не упоминали. Другая маленькая любезность Оссовского состояла в том, что он предложил мне свою контрамарку на репетицию Зилоти, узнав, что у меня нет таковой.
Это человек, на редкость много знающий из жизни музыкального мира. Впрочем, и не мудрено, если он постоянно вращается в «высших кругах» представителей этого мира. Прекрасно рассказывает и даёт массу интересных сведений.
Mme Оссовская была тоже очень любезна и много расспрашивала о Есиповой. Я под конец спросил у неё, что сталось со Шмидтгофом.
Она сказала, что Шмидтгоф бывает на уроке от семи часов вечера, и в этом году стал страдать неаккуратностью, а когда вернулся после лета, то все пальцы торчали в разные стороны, так что пришлось посадить его на самые просты упражнения. Поступил он к Оссовской года два тому назад стараниями Зилоти и почти ничего не умел играть. Чего-нибудь особенного он не представляет, но очень способен, внимателен и аккуратен и очень интересуется музыкой. И Mr и Mme отзывались о нём очень симпатично.
- Я вас часто ставлю ему в пример, - сказала Оссовская, - с вашей техникой и вашим умением играть вещи.
- Вероятно, поэтому-то он мне летом такое сердитое письмо прислал.
- По-моему, надо бы иногда наоборот. Вероятно, вы уж тут сами виноваты. - ответила Оссовская, которая, должно быть, уже что-нибудь слыхала о наша знаменитой переписке или приметила мой задиристый нрав.
Вернулся я домой очень довольный вечером. И действительно, если Оссовский устроит мне Симфоньетту, то это будет такой шаг, о каком я даже не мечтал Благоразумие заставляет сомневаться в возможности такого торжества, но всё же я не мешаю себе обольщать себя, дабы приняться за Симфоньетту и докончить её.
Кроме Верочки, меня настоятельно приглашала к себе Глаголева. Я объявил, что в ближайшее свободное воскресенье я явлюсь к ней с визитом, на что она ответила, что с визитом я могу не являться, но что вечерком она мне будет очень рада. В конце концов стало известно, что её мамаша уехала в Елизаветград и что она одна, скучает, - следовательно, я должен её утешить.
В воскресенье вечером я явился к Глаголевой. У неё была сестра её, Соня, у которой умер летом муж и которая живёт теперь с ними, и ещё какой-то студент, что-то вроде кузена, очень малоинтересный длинный молодой человек.
Встретили меня цитатами из моих писем, которые привели в восторг не только Лесечку, но и сестру её, и вообще очень мило проболтали вечер. Я играл свои вещи и Скрябина, а Лесечка сообщила, что в восторге от текста «Экстаза» Скрябина, который я дал ей незадолго перед тем и который она намерена выучить, чтобы декламировать.
Таким образом, расставаясь, мы были очень довольны друг другом.
Вообще я повторяю, что не сравню эту осень с предыдущей. Тогда я чувствовал-то себя как-то хуже: уставал, нервничал, одно время страдал даже бессонницей, симфония как-то не ладилась с исполнением, часто бывали скверные настроения, - и что характерно, это то, что я всё первое полугодие надеялся на лучшее будущее, всё ждал, что следующий месяц будет богаче, удачней, интереснее. Собственно, я и был прав, так как с нового года я и чувствовать себя стал лучше - бессонница исчезла, симфония пошла, появились новые, интересные лица. Интересным событием шахматного мира был международный турнир в Петербурге. Словом, вторым полугодием был доволен.
В этом же году полный разгар начался с первого же дня моего приезда Петербург. Моё поступление к Есиповой, удачные занятия у неё, великолепный профессор, который заставляет с удовольствием заниматься, интересный класс, оживление в дирижёрстве, которое совсем закисло в прошлом году, масса новых интересных лиц, значительное сближение с Верочкой и с Глаголевой благодаря летней переписке и т.д.
Я уже не занимаюсь мечтами о будущих более приятных месяцах, - мне совершенно некогда этим заниматься. Во всяком случае настоящее приносит такую массу занятного, приятного, хорошего, что кажется ровно нечего больше и желать. По крайней мере я так себя чувствую. За всё время с моего приезда, у меня не было ни одного скверного настроения, я ни минуты не кис и не намеревался киснуть.
Последняя неделя была самой интересной. Мне много удовольствия доставили посещения Алперсов и Глаголевых (где я щеголял новыми штатскими костюмами) и где со мной порядочно носились, у Черепнина я дирижировал, у Есиповой шло всё гладко, - и в довершении всего - предложение Оссовского об исполнении Симфоньетты, и где: на Беляевских концертах! Это была высшая точка, и, когда я, счастливый, возвращался домой, мне приходило в голову, что, вероятно, теперь напряжённость интереса и разнообразия в жизни должна на время ослабнуть - нельзя же всё время так, пожалуй и материалу не хватит...
Что-ж, можно немножко и отдохнуть!
Свободное копирование
