Где дети там и материнское сердце. Приехала я домой, а снегу-то много. А в Питере снегу я не видела, жила в центре города, да на улице темно.
Приехала, радости полно. А рассказов, кто что рассказывает. Кока на ребят жалуется, что не слушались. А ребята на Коку, что она нас не кормила. Вот и разбери.
Как я прислала телеграмму, чтобы встречали, и сразу же назначили собрание к моему приезду. Я повела коня на конюшню, а мне уже сообщили, что тебя хотят выбирать в кладовщики. Я иду с конюшни, а меня уже караулят: "Зайди на собрание." Спросили, как погостила. Я не шла на собрание, говорю что озябла с дороги. Ну говорят, мы тебя не задержим. Только вопрос таков, хотим тебя выбрать в кладовщики. Я — Нет, нет, я неграмотная, насижу себе тюрьму. А за столом сидят уполномоченный с района, агроном, председатель сельсовета и наш председатель колхоза. Ну на меня не поглядели, что неграмотная, а выбрали на голосование. Все подняли руки, а которые обе руки. Я ни в какую, что я насижу беды. А мне в ответ: "Не пойдешь в тюрьму, мы тебе все доверяем, ты домой не понесешь, выбираем Макарову." Вот я иду домой, а соседка, рядом жили (тетя Паня, она сейчас на Невском живет) кричит Коке в окно: "Тетя Паня, поздравляй свою невестку, в кладовщики выбрали." Кока заругалась: "Ты никогда дома не живешь."
А чтоб ей жить со мной, нет не хочу в колхозе. Конечно, я жила хорошо, муж присылал много, и я взялась в кладовой работать. Вот, с меня бригадирство сняли. А кладовые принимала, будто кладовщик хлеба унёс, и клеть была не заперта. Вот по этой причине и сняли, пока я в Ленинграде была. Начала я работать, боялась как бы всё было правильно и всё точно. А потом вошла в такое доверие, вези хоть воз хлеба. Ну я не брала. Я была и так сыта и одета. Работала честно. Ну колхозников не обижала, кому есть за что. И кладовщиком мне лучше нравилось, много спокойнее. Только переживала, чтоб мышей не впустить, да сырой хлеб не загорелся бы. А бригадир — это собачья должность.
Все стали лучше жить. И беседы справляла молодежь. И праздники делали хорошие. У нас праздник был Введеньев день, 4-го декабря и Спас Преображенья 19-го августа. И за ягодами ходили, и песен много пели. Вот, помню, такую пели, когда пошли колхозы:
В колхоз пошла, юбка новая. Из колхоза пошла, жопа голая.
Всё колхозы, всё колхозы, записались все в колхоз,
А осталось от колхоза не пришей собаке хвост,
Я иду мимо колхоза, а колхозники сидят,
Они острыми зубами кобылятину едят.
Шла корова из колхоза, задери Арина нос.
Отрубите хвост по жопу, не пойду больше в колхоз.
Бога нет, царя не надо, всех угодников в кабак,
Приезжала Божья матерь дезертиров забирать.
И вот, пришло лето. Нового бригадира выбрали. Она считать умела, но лодырь страшная. Спала, уже когда колхозники разбудят. Все стали недовольные. Когда яровую отсеялись, и меня опять в бригадиры стали просить до осени, до нового урожая.
Вот куда мне было, трудно трудодни девать. Тридцать трудодней кладовщик, да тридцать трудодней бригадир. Если бы были золовки дома, только бы пришли, да ушли. Я же перерабатывала. Все косят и я косила. Я взяла и бригадирство. Еще надо было кого-то выбирать заведующим фермы. А у нас еще мало было скота, овцы, коровы, нетеля. И опять меня выбирают. И вот, как-то пришла повестка в сельсовет явиться на собрание председателю колхоза, бригадиру, кладовщику и заведующей фермы. И я пошла с председателем колхоза Осокиным. Пришли, сели, нас записывают:- Колхоз Жданов, председатель здесь? Да, здесь, Осокин. Бригадир здесь? Здесь. Фамилия? Макарова. Кладовщик здесь? Здесь. Фамилия? Макарова. Заведующий фермой здесь? Здесь. Фамилия? Макарова. А секретарем собрания был Михаил Антипанов, он и говорит:- Так что же ты, Осокин, весь колхоз на Макарову взвалил? А он:- Да, я бы и печать отдал, да не берёт! Вот так всё и было.
Сколь надо было пережить. Я ходила нарядная, муж прислал мне очень много кофт да свитер шерстяной. Я на каждое собрание одевала, новое. Ну было зло и ненависть. Кто-то жалел, меня, что сирота. Бог счастья дал, муж хороший. А кто-то другое творил. Раз я развешала белье на мороз зимой, и много белья перерезали. И у тети Пани тоже (которая сейчас живет на Невском). Ну у неё-то разрезали что не нужно ей было. А я так думаю и сейчас, это она сделала. Она такая завидущая, только бы было у неё.
В 1938 году я родила дочь, Тоней звали. Очень была девочка хорошая, лучше всех. А почему лучше? Дак вот почему — она была у меня седьмая дочь. И такая была ненаглядная и умная. И как на ту участь росла, что мало поживет. И мне старухи говаривали — будет ли жить, больно у неё ум не по возрасту. Она умерла по третьему году. Она простыла. У неё было воспаление легких. Я её не свозила в больницу, ничего не признали. А на завтра в сутки она умерла.
Да, по правде сказать, я была большая дура. Не умела ценить мужа, не умела беречь детей и не сумела сберечь свое здоровье. А сейчас и хорошая жизнь, да все поздно. Всегда было некогда, всё бегом. Зачем надо было весь колхоз держать? Лучше бы было лишний час дома уделить с ребятами. Шила всё по ночам. Днём в обед скрою, а ночью сошью. Не только себе, и людям шила. Тоже, Христом богом просили, сшить.
