5 января, пятница.
Не жури меня, потому что мне и без того грустно. Беды большой в том нет, что я сказал тебе от искреннего сердца спасибо. Да и как не сказать, когда ты беспрестанно меня выручаешь! "Лучше д_а_я_т_и, чем п_р_и_н_и_м_а_т_и", -- говорит писание, и если у п_р_и_н_и_м_а_т_е_л_я отнять одно средство, которым он может расквитаться с_ _д_а_я_т_е_л_е_м, то есть чувство благодарности, то это значило бы надеть на него вечные кандалы, и потому ты делай свое дело, а мне не препятствуй делать моего. Поступим по тому же писанию, которое слышали сегодня и услышим завтра: "Остави, тако бо подобает нам исполнити всяку правду".
Сегодня выезжал я только в церковь, а после навестить умирающего Штейнсберга, и с тех пор целый день дома. На свободе проглотил, наконец, многохвальный роман "Тереза и Фальдони", перевода Каченовского, и чуть было не подавился. А отчего мне грустно? Не от "Терезы же и Фальдони" и даже не от того, что Катерину Ивановну Яковлеву-Собакину, девушку-красавицу и наследницу огромного состояния -- которую я коротко знаю и с которою случалось мне болтать по несколько часов без умолку, потому что она болтать любит -- кто-то увез из театра. Мать, женщина простая и сама не выезжающая в свет, отпускала ее всюду с француженкой. Я предчувствовал, что это когда-нибудь случится. Барышня девятнадцати лет, богатая, своенравная и своеобычливая, легкомысленная, ежеминутно увлекающаяся, должна была быть жертвою какого-нибудь отчаянного спекулатора. Нет, Катерина Ивановна, не вы причиною, что мне грустно,
И все мне смутное желанье давит грудь,
И что-то все влечет меня к кому-нибудь;
Чего-то хочется, чего -- и сам не знаю.
Как ветка по реке, ношусь от края к краю!
Давеча, проходя от Штейнсберга мимо комнаты мадам Шредер, я зашел к ней и застал ее за фортепьяно (у них сочевника нет). Она спела мне по-русски песню Кавелина (одного из старых лучших наших воспитанников, товарища Магницкого и Ханенко), да так спела, что я прослезился. И как выговаривает она слова! совершенно русская, даже милее, чем русская:
На что, с любезной расставаясь,
На что п_р_о_с_т_и ей говорить,
Как будто с жизнью разлучаясь,
Счастливым больше уж не быть?
Не лучше ль просто д_о_ _с_в_и_д_а_н_ь_я,
Д_о_ _н_о_в_ы_х_ _р_а_д_о_с_т_е_й, сказать
И в сих мечтах очарованья
Себя и время забывать?
А последние куплеты:
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Ч_т_о_ _н_е_к_т_о_ _е_с_т_ь_ _е_щ_е_ _н_а_ _с_в_е_т_е,
К_т_о_ _д_у_м_а_е_т_ _и_ _о_ _т_е_б_е!
Что и она, рукой прекрасной
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два -- и рай настанет...
Но, ах! твой друг не доживет!
Эта полная тихого чувства песня, этот милый, трогательный голос хорошенькой, бесцеремонной женщины почти у самых дверей умирающего приятеля, мысль о моем одиночестве, несмотря на дружбу доброго моего Петра Ивановича, и какое-то непонятное влеченье в Петербург, соединенное с некоторыми воспоминаниями о Липецке, -- совершенно возмутили меня, и мне сделалось грустно, так грустно, что я изъяснить не в состоянии.
На ту беду, как нарочно, никого нет. Хоть бы дедушка зашел, так потолковали бы о закулисных происшествиях.
Ну кто бы подумал, что эту песню мадам Шредер выучила и пела еще в Ревеле, когда в Москве о ней и теперь понятия не имеют?
"Тереза и Фальдони, или Письма двух любовников, живших в Лионе" -- роман французского писателя Леонара (Leonard Nicolas-Germain, 1744--1793; "Lettres de deux amants a Lyon"), переведенный М. Каченовским (СПб., 1804). В предисловии переводчика сказано, что имена героев "были для любимейших наших писателей украшением их сочинений": "Смело можно сказать, что Тереза после Новой Элоизы, после Вертера займет первое место в библиотеке и сердце чувствительного читателя". Карамзин, описывая Лион, говорит: "Кто, будучи здесь, не вспомнит еще о других, несчастнейших любовниках, которые за двадцать лет перед сим умертвили себя в Лионе?" Далее рассказан сюжет этого романа: "Италиянец именем Фальдони, прекрасный, добрый юноша, обогащенный лучшими дарами природы, любил Терезу и был любим ею. Уж приближился тот счастливый день, в который, с общего согласия родителей, надлежало им соединиться браком; но жестокий рок не хотел их счастия. Молодой италиянец каким-то случаем повредил себе главную пульсовую жилу, от чего произошла неизлечимая болезнь. Отец Терезин, боясь выдать дочь свою за такого человека, который может умереть в самый день брака, решился отказать несчастному Фальдони; но сей отказ еще более воспламенил любовников и, потеряв надежду соединиться в объятиях законной любви, они положили: соединиться в хладных объятиях смерти. Не далеко от Лиона, в каштановой роще, построен сельский храм, богу милосердия посвященный и рукою греческого искусства украшенный: туда пришел бледный Фальдони и ожидал Терезы. Скоро явилась она во всем сиянии красоты своей, в белом кисейном платье, которое шито было к свадьбе, и с розовым венком на темнорусых волосах. Любовники упали перед алтарем на колени, и -- приставили к сердцам своим пистолеты, обвитые алыми лентами; взглянули друг на друга, -- поцеловались -- и сей огненный поцелуй был знаком смерти -- выстрел раздался -- и они упали обнимая друг друга; и кровь их смешалась на мраморном помосте" ("Письма русского путешественника", 1848, стр. 425). Ниже, в письме из Парижа, Карамзин изложил в стихах один "печальный анекдот" под заглавием "Алина"; здесь, при описании старинного храма, он снова вспомнил героев романа Леонара:
Там древность божеству молилась;
Там после, в наши времена,
Кровь двух любовников струилась:
Известны свету имена
Фальдони, нежныя Терезы;
Они жить вместе не могли
Свободное копирование
