26 октября, четверг.
Целый день таскался с поздравлениями по именинникам. Я, право, не думал, чтоб у меня столько было знакомых Дмитриев; и все они, на беду мою, живут в противоположные частях города: одни в Лефортове, другие на Пречистенке, третьи у Серпуховских ворот, а Цицианов на Поварской. Околесил, конечно, пол-Москвы, покамест добрался до Газетного переулка к чудаку Митро Хотяйнцеву. Накормил, напоил или, лучше, окормил и опоил. Он сделался еще оригинальнее: так потолстел, что кубарь-кубарем, и стал плешивее полного месяца. Недели три гуляет напропалую и теперь только и знается, что с земским судом, от секретаря до последнего подьячего. Шампанское льется, как вода, и когда компания упьется, задерет хором козелка: "Как пошел наш козелчик в лесочек гулять: зум-зум, зум-зум и проч.". -- "Да помилуй, Митро, -- говорит ему брат, -- что тебе за охота водиться с этим пустым народом?". -- "Как что за охота? Ну, а неравно, под следствие попадешь". -- "Да ведь ни у тебя, ни у меня дел никаких нет". -- "Теперь нет, да могут случиться". -- "Именья также у нас в московской губернии, кроме дома, нет". -- "Теперь нет, да быть может: надо думать о будущем". Толкуй с ним! А ведь у молодца больше тысячи душ.
Между тем с этими поздравлениями и бражничаньем, кажется, я далеко не уйду. Еще слава богу, что прошлого года успел перейти Рубикон; иначе, чувствую, что пришло бы мне плохо: бог весть отчего теперь мне стоит такого напряжения быть внимательным. Намедни Антонский заказал для предстоящего акта стихи, и до сих пор ничего не лезет в голову. Зато добрый мой Петр Иванович оседлал Пегаса и корпит над одою под названием "Гений", в которой вовсе незаметно присутствие гения. Мерзлякову заказаны стихи на благость, Грамматину "Гимн Истине" и Соковнину стансы "На счастье". "Все-та предметы-та нравственные, -- говорит Антон Антонович, -- вот и ты-та написал бы что-нибудь "На невинность"-та, а то все актерки-та на уме".
Брани, Антон, ругай меня!
Что стою брани -- сам я знаю,
И за нее, поверь, тебя
Еще я больше уважаю:
Ты хочешь мне добра, и я --
В театр немецкий уезжаю!
Все так, а чуть ли Антонский не прав! Мне кажется, я просто не оправился еще от июньской моей горячки. Иначе быть не может.
Между тем, за что ты щуняешь меня? Где это умничанье, которым ты мне попрекаешь? Ты хочешь, чтоб я писал обо всем без разбора, но я и так поступаю, как долгоруковская калмычка Чума, которая, по выражению умного дурака Савельича, "все воспевает, на что ни взирает": кажется, рублю с плеча все, что ни попадется под руку. Неблагодарный!
Свободное копирование
