18 февраля. — Позавчера — вечер памяти Ал. Толстого и затем — у Л. Толстой. Мне показалось, что собравшиеся за этими столами, среди этих картин на стенах, разные, пестрые люди чем-то похожи друг на друга, а все вместе выражают самый дух и самый характер Толстого. Таким же пестрым и разным остается его книжное наследие, в котором толпится так же много жанров, как в поэтике. И так же, как он в жизни любил каждого отдельного из этих людей в каждый отдельный момент больше всех на свете, так каждое свое произведение, над которым он в данную минуту работал, он любил больше всех прочих произведений. Любовь эта появлялась и пропадала одинаково легко, быстро, безбольно, как к людям, так и к тому, что писалось. Но были и реставрации любовей в жизни, как в литературе: дружба, разочарование, холод, опять увлечение, дружба. Рябило от людей, рябило от писаний. И, однако, было что-то цельное в Толстом — в его житейской и литературной биографии, и цельное было в рябизне людей позавчера на десятилетии — уже! — со дня его смерти. Он остается по-прежнему очень живым во всех этих людях.
Не перечисляю их, — это были все те же, кто бывает каждый год, кроме Игнатьева.
Вчера — у Всеволода заговорил об удивительных письмах вдовы Карамзина о Пушкине из тетради, найденной в Нижнем Тагиле. Ираклий замечательно прочитал наизусть некоторые письма, все гости заволновались, поднялся долгий спор о подлинности находки, рассказы о подделках рукописи и пр. Всеволод и Пастернак объединились на утверждении, что письма — фальшивка. Ираклий убежден в подлинности, говорит, что пушкинисты пришли к признанию, что документы бесспорны.
Свободное копирование
