А. С Рачев. Моя жизнь
Родился я в 1886 году в селе Емуртлинском Ялуторовского уезда Тобольской губернии. Прошло 24 года, как отменено было крепостное право; как говорили революционеры того времени «мертвым свобода, живых под арест»
Отец мои числился по паспорту крестьянином деревни Ильинки Кипельской волости Челябинского уезда. Своего отца я плохо помню и мало видел его дома. Приходил он из волости поздно, когда я уже спал.
В волости занимал он должность переписчика или помощника писаря, точно не могу сказать. Получал за свой труд небольшую плату. Какое у него было образование и как он его получил в то время, когда 50%, а может и более населения были неграмотны, я не помню. Были ли у него какие-то родственники не знаю.
В селе была трехклассная церковно-приходская школа, в которую я пошел с 7 лет. Учиться пришлось с перерывами: то учительницы нет, то она болеет.
С трудностями, но закончил школу. Научился читать, писать, таблицу умножения запомнил, этим и закончилось мое образование.
В 1896 году отец привез меня в Тюмень и отдал в галантерейный магазин купца Ефимова. Был такой по улице Царской, теперь имени Республики.
Двое было нас там. За ворота даже не выпускали: боялся купец, чтобы мы что-нибудь не украли. Прожил я у него месяца три и решил бежать больно груб он был и боялся я его.
Однажды вечером смотрю: ворота открыты, а кругом ни души ни видать. Сборы были не долгими, весь багаж на мне. Вышел за ворота, а куда идти не знаю. Хотя в то время город был небольшой, но все же город, а не деревня, да к тому же незнакомый.
Соображаю, что где-то ночевать надо. Стал искать тот дом , в котором останавливались с отцом. Долго ходил по улицам: наконец, нашел. Это был небольшой постоялый двор.
Народу в нем было полно. Проскользнул я в угол, сидел, сидел и заснул. Когда проснулся, было уже светло. Идти надо, а куда не знаю.
Весь день проходил по улицам, а вечером очутился у типографии Крылова.
Подошел к окну. Смотрю: двое вертят какую-то машину, что-то собирают; заинтересовался я. Думаю, зайду попрошу, может быть примут на работу.
Зашел, спрашиваю: «Не нужны ли ученики?» Доложили хозяину, спустился он в типографию и говорит: «Надо старшего кого-нибудь, чтобы договор заключить»
Я говорю: «Есть отец и дядя, только они в селе; напишу им, они приедут. «Вот когда приедут, - говорит, - тогда и договор заключу.
Сказал и собрался уходить.
Я говорю: «Мне ночевать негде»
Подумал он и послал меня на кухню. А я голодный, сутки ничего не ел и денег нет ни копейки. На кухне кухарка пожалела меня и дала две лепешки. Я их съел и улегся у камина на голом полу спать.
Так началась моя жизнь в типографии, которая дала мне профессию на всю жизнь.
Написал я письмо отцу, чтобы приехал подписать договор с хозяином. Но приехал не отец, а дядя отец Дуни. Подписал он договор по которому должен быть я учеником наборщика три года без оплаты за одну лишь кормежку. Начались мои мытарства. Первое время использовали меня, как рассыльного. Летом это было еще терпимо, а зимой - жутко. Пальтишко на рыбьем меху, холод, а каждый вечер надо было нести газету на подпись цензору, директору реального училища Словцову.
Училище помещалось напротив старой почты (сейчас там сельскохозяйственный институт). Спасть приходилось в типографии под реалом или на бумаге. В кухне наголом полу было холодно, в типографии хоть и холодно, но на рогожу ляжешь и рогожей прикроешься. Вспомнишь все это и удивляешься сам, как вытерпел, как не заболел.
Прошло два года моей работы в типографии. Изучил я за это время весь типографский материал, стал разборщиком и набирать научился. Хотя и не мастером, но подмастерьем можно было меня назвать.
Исполнилось мне 12 лет, когда получил я из дома первое письмо. Пишет мать, что умер отец. Сел за стол ужинать и умер.
От первого брака у отца осталась дочь Августа. На нее отец и оставил завещание, а матери с моим братом Самуилом, которому в то время шел 8-ой год, пришлось выехать из дома.
Как жить дальше? Одно оставалось - идти с протянутой рукой просить милостыню. Написал я матери, чтобы приезжала в Тюмень. Как жить будем в городе сам не представлял. Мать больная, работница из нее плоха, да и где работу найдешь, не было в то время ни заводов ни фабрик.
Пошел я к хозяину, объясняю, что отец умер и мать переехала в город, жить надо вместе с ней. Понял меня хозяин, дал 8 рублей зарплаты.
Сняли мы квартиру в Ишимовской улице, вернее комнату с русской печкой за 1 рубль 50 копеек в месяц. Так началась моя самостоятельная жизнь.
Купит мать за 15 копеек коровью голову, хлеба на несколько копеек - вот и вся еда. На одежду денег уже не оставалось, а заплат было много.
Время шло, практика моя тоже не стояла на месте. Стал хозяин прибавлять мне жалование, то рубль, то два добавит в месяц, но все равно трудно было жить.
Пришлось и брату идти в батраки, а было ему всего восемь лет. На счастье, хозяину ломового извоза Решетникову понадобился мальчик для охоты. Был Решетников страстным охотником. Мальчик нужен был для того, чтобы сторожить лошадь , когда хозяин охотиться.
Условия такие же, как у меня, только кормили его еще. В школу брату совсем не пришлось ходить. Через какое-то время утроился брат в пароходство, подавал заклепки при ремонте судов, а потом стал клепальщиком.
При советской власти работал он в железнодорожном депо. Хотя и неграмотный был, а зарабатывал неплохо. Умер он в в 1953 году от рака желудка. Осталось у него три сына и три дочери. Старший сын Леня, инженер строитель, погиб в отечественную войну, одна дочь умерла от туберкулеза, вторая застрелилась. остальные братья: Александр, Василий живут в Тюмени.
Вернемся снова к моей жизни. Шел 1890 год. Стал я изучать печатное дело. Печатник Н.Д. Игнатков хороший был человек, много полезного узнал я от него. Пил он часто. Один раз пьяный поссорился с хозяином и уехал в Екатеринбург.
Второй печатник вечернюю работу не стал брать на себя . Рабочий день в вовремя длился 10 часов.
Предложил я свои услуги хозяину. Согласился он. Получал я тогда 15 рублей; думаю что-нибудь будет доплачивать за газету, все-таки легче жить будет.
Тираж газеты был небольшой, но на правку корректуры уходило много времени. Около 6 часов приходилось ждать, пока принесут от цензора разрешения.
За печатание стал хозяин мне дополнительно платить по 6 рублей в месяц. Целых два года проработал я по 16 часов в сутки. Получать стал 21 рубль в месяц, а это, в то время, были уже деньги. Можно было на них купить на толкучке что-нибудь из одежды.
В 1902 году исполнилось мне 16 лет. Работал я наборщиком. Начался 1905 год. Начались революционные выступления по всей России. Докатились они и до глухой Тюмени. Подпольная социал-демократическая партия работала и в Тюмени. были здесь и забастовки, правда мелкие.
Много надо было еще агитировать, чтобы доказать, что можно жить без царя и бога.
Начались аресты и ссылки на Север. Все ссыльные проходили через Тюмень.На некоторое время они останавливались в ней и подрабатывали где могли. В типографии запрещено было применять их труд
Однако, Крылов, несмотря на запрещение принимал их временно на работу. Политические стали нас знакомить с революционным движением в России.
Несколько раз удалось мне побывать на подпольных собраниях, где разъяснили, за что борется рабочий класс. Среди политических в основном были меньшевики.
В то время вокруг было много пьянства и хулиганства, мог и я попасть под влияние молодежи такого сорта, тем более поддержать меня было некому. Тут и встретилась мне на пути Мира Казакова.
В то время женщин не принимали ни на производства , ни в учреждения. Крылов первый нарушил этот порядок. Принял он Миру Казакову ученицей наборщика, а мне пришлось быть ее учителем.
Молодость взяла свое: влюбился и в 1904 году женился. Ей было в то время 17 лет, а мне шел 19 год. Так и уберегся от пьяных компаний.
Война с Японией меня миновала, в то время призывали не моложе 22 лет. Войск в Тюмени тогда скопилось много. Начали расквартировывать солдат по домам, одного поставили к нам. Был он из крестьян Орловской губернии. Много рассказывал о жизни крестьян в их местности
Говорил, что земли у крестьян столько, что и корову некуда выпустить. Вся земля захвачена помещиками, монастырями, купцами, кулаками.Заметно было большое озлобление у него на царя и правительство.
Стояли войска в Тюмени не долго, ушли в Манжурию.
В 1906 родился у нас первенец, которого назвали Александр - радость нашей жизни.
Жили мы на квартире, а на квартиру с детьми неохотно пускают. Надо хоть какую-нибудь свою избушку заводить. Взяли за рекой земельный участок. Мать скопила 60 рублей, я у Крылова попросил 100 рублей в рассрочку.
Купили с плотов избушку за 60 рублей, наловил на реке бревен, начал постройку, а с ней уйма своего туда. С большим трудом закончили строительство и вселились в дом, стали собственниками.
Время шло, семья пребывала. В 1909 году родился Вениамин, в 1914- дочь Тоня, в 1918 Константин, в 1923 - Леонид, который погиб в Отечественную Войну, в 1926 - Юрий. Из-за большой семьи мать работать в типографии уже не имела возможности.
В 1916 году, в сентябре, меня, как ополченца, взяли в армию и отправили в Омск, в 20-й Сибирский стрелковый полк. Готовили нас всего три месяца, а потом отправили в маршевую роту на фронт. В то время я уже понимал, что за царя-батюшку умирать мне нет расчета.
Помогло счастье. Была в 19-м полку типография, начальником которой был мой кум, крестный Кости, тоже наборщик. Добился он перевода меня в 19 полк, как специалиста. Погоняли меня в 20-м полку два месяца, тем дело и кончилось.
Настал 1917 год. Дошла революция и до Омска. Отдание чести отменили, Сухомлинова, командующего всего Сибирского войска , арестовали, а нашего командира полка Калачева сместили.
Полная свобода солдатам. Везде митинги, собрания.Все партии вылезли из подполья
Вечерами хожу, слушаю агитаторов: зашел к меньшевикам эсерам, кадетам, большевикам. Все докладывают, что только их программа правильная.
У большевиков висит плакат: «Мир хижинам, война дворцам» Послушал и понял, что правильно здесь говорят.
Типографию Крылова в Тюмени по распоряжению исправника закрыли на три месяца за какую-то статью против строго режима.
Мать с тремя детьми переехала в Омск, где вместе со мной стала работать в омских типографиях, я вечерами, а она днем.
В апреле 1917 года объявили демобилизацию войск и мы уехали в Тюмень. В городе застаем полное безвластие. Грабители и бандиты развернули свою деятельность: днем раздевали. Вскоре прибыл отряд моряков по борьбе с контрреволюцией под командованием Запкуса.
На площади у вокзала днем расстреляли несколько бандитов и грабежи затихли.
Совдеп был в стадии организации, возглавляли его Немцов и Пермяков. Было в Совдепе три секции : торговая, промышленная и военная.
Обнародовали декрет товарища Ленина о национализации предприятий.
Собрались нас четыре человека, обсуждаем, что нам делать дальше .
Для того, чтобы создать типографию, нужно помещение при чем не маленькое. Кроме Стахеевского магазина подходящего нет, да и торговая секция на него тоже рассчитывает. Долго бы этот спор продолжался, если бы его не разрешил Немцов. Отдал он нам это помещение нам под типографию.
Сказал: «Здесь будут печатать газеты и вести агитационную работу, а это второй фронт»
Получили распоряжение о национализации типографии. Мне досталась Крыловская типография, как знакомому с ее инвентарем.
Крылов принял все это спокойно, а любовник его жены, капитан Пешков , схватился за голову и закричал что-то диким голосом, убежав к верху. Потом он работал кладовщиком и организовал на складе порядок. Бумаги тогда не было, печатали на оберточной. Так он каждый клочок бумаги подбирал и хранил.
С приходом Колчака потерял я его из виду. Умер он, или с Колчаком ушел, не знаю. В японскую войну ранен он был , кисть левой руки у него была прострелена.
В 1919 году сгруппировали мы три хозяйственных типографии: Житкова, Крылова , Альтшуллера. Кооперация тоже открыла свою типографию рядом с нашим домом. Шла она тогда на поводу у меньшевиков. В 1920 году и она перешла в наше ведомство.
Красная армия перехватила типографию генерала Пепеляева, которая также влилась в нашу. Еще была маленькая типография Лурье, который добровольно передал ее нам, а потом долгое время работал ее коммерческим директором. Работал он честно. Умер, помнится, в 30-х годах.
Были еще две типографии. Одна Высоцких, но они успели до революции продать ее и уехать в Польшу. Вторая была кадетской партии, где издавалась газета «Вестник Западной Сибири». Типографии эту тоже успели продать. Мать в ней работала, дома хранился фотоснимок группы рабочих этой типографии.
Огромной стала наша типография, а кто управлять будет таким производством неизвестно. Нет ни директора, ни управляющего, а у нас грамоты не более трехколёсной школы.
Снова заседаем в завкоме. Постановили: выделить от каждого цеха по одному опытному рабочему и начать руководить.
Вместо бухгалтера нашли ученика счетовода, немного он разбирался в счетоводстве. Прошло немного времени типография перешла в ведение Уралполиграф, трест такой был. Прислали к нам из Петрограда ученика полиграфической школы( была такая при царизме) Леонида Кузнецова, который проработал недолго и умер. Пришлось нам снова выбирать из своей среды директора. Выбрали наборщика Казакова, родом он был из Симферополя. Работа шла. Привод машин был уже от моторов, а не ручной. Бухгалтер у нас был уже настоящий. Шло время, менялись директоры, Козаков по каким-то причинам уехал на Родину.
Вместо него выдвинули наборщика Григорьева, из которого вышел замечательный директор. Работал он долго, потом перевели его в Омск, а из Омска в Свердловск, где он и сейчас живет.
Типография перешла в ведение обкома парти, директорами стали назначаться члены партии. После Григорьева директором был наборщик Трушков, умер он в 1965 году. За время моей работы много директоров сменилось. Были и такие, которые совсем не знакомы с типографским делом.
Воспоминания мои забежали далеко вперед, а идет еще 1919 год Красная армия добивает Колчака, Белая армия отступает, а буржуазия Тюмени приготовилась к встрече ее цветами на Царской улице. Но не пришлось Колчаку побывать в Тюмени.
Заняли колчаковские войска город. Их агенты подготовили списки, кого нужно арестовывать. Начались аресты и меня не миновала эта участь. Арестовали нас двоих, меня и кузнеца Тимашева, ночью. Все перерыли дома и в огороде с фонарями. Ничего не нашли кроме газет «Вестник западной Сибири» принесенных для оклейки стен.
Тюрьма была переполнена, поэтому посадили нас в камеры при полицейском участке.По ночам приходили вооруженные люди, вызывали по фамилии арестованных, уводили их с собой и больше мы их не видели.
Пришла и мой очередь, повели в контрразедку. Спрашивали, агитатор ли я, где мои друзья. Ударили в лоб. Упал я на пол, голова кружится. Встаю и спрашиваю: «За что меня арестовали, ведь при обыске ничего не нашли» Кричат: «Не разговаривать!»
В это время заходит пристав заречной части Паренкин, который делал у меня обыск и что-то шепнул этому «прокурору». Увели меня.
Снова сижу в камере. Председателем завкома типографии был в то время наборщик Язов. Сделай он попытку от профсоюза освободить меня, не не рассчитал, что приказом Колчака все профсоюзы ликвидированы. Арестовали его за это, но он все-таки кое как выпутался из этой истории. Давно уж нет его в живых.
Ведут меня на допрос второй раз. Теперь другой начальник передо мной: молодой, в студенческой форме, по видимому из эсеров. Обращаюсь к нему: за что меня арестовали? Нет у вас никаких данных обвинять меня. Подумал он и говорит, что надо найти поручителя, тогда меня можно будет освободить, Где его искать, простому рабочему не поверят. Надо искать зажиточного. К Крылову не пойдешь. И тут счастье помогло.
Колчаковская власть нашу типографию прикрыла, а заработать на кусок хлеба надо было, устроился я в сапожную мастерскую Стойлова.
Сапожник из меня был плохой, но ребята в мастерской были знакомые, поддержали меня. Работал я в мастерской недолго.
Мать принесла мне передачу. Я передал ей записку, чтобы попросила Стойлова поручится за меня. Спасибо ему, приехал вместе с матерью. Вижу в окно: мать идет и какой-то бумажкой машет. Подала она ее часовому, вызывают меня. Свобода.
За Тимашева тоже кто-то поручился, освободили его. На второй день, всех кто сидел с нами в тюрьме посадили баржу и повели вместе с отступающими войсками. Потом в газетах писали, что в живых никто не остался.
Заметно стало, как в Тюмени исчезли колчаковские войска. Бросали на дорогах измученных лошадей. Подобрал я за валом Засеки одну лошадь, подкормил ее. Стала она поправляться, некоторое время пользовался я ею.
Перед самым уходом колчаковцев из Тюмени снова двое вооруженных к нам пришли , спрашивают Ракова. Выглянул я в окно. Ворота открыты. «Больше, - думаю, - к вам не пойду» Хватаю узду, прыгаю через забор на другую улицу и за вал, а там моя лошадь паслась. Сел я на нее и поехал на озеро Липовое. Сын, Александр, приносил мне туда покушать. Под видом косцов сена прожил я там несколько дней. Были там еще два человека, Кобылкин и Верба, по видимому тоже скрывались.
Тем двум военным мать сказала, что Ракова у нас нет.
Услышали мы, что красные заняли Тюмень и скорее домой. Переплывая реку перед городом, вижу на пристани много народу. Иду туда, остановился на горке у Маслаковского взвоза. Смотрю, едет верховой с красной лентой на шапке, дает выстрел вверх : «Разойдись»
Кинулись бежать, кто бросил награбленное, а кто все-таки тащит.
Снова стали восстанавливать советские учреждения. Стала и наша типография работать в полную силу.
в 1932 году было распоряжение открыть в районах типографии и издавать газеты. Искали желающих. В Тюмени в то время была карточная система на продукты, со снабжением было плохо. Согласился я ехать в село Ярково. Думаю, что легче там будет прожить.
Председатель райисполкома тов. Аникин встретил меня хорошо даже дом купил под мою квартиру. Отвели пустовавший дом под типографию. Из Тюмени получил я шрифты и плоскую машинку. Был в селе в церкви движок, который с трудом освещая помещение райисполкома. Нашел я «вертельщика» татарина, а наборщика нет и не присылают. Пришлось одному и набирать, и печатать. Двухсторонняя газета была. Через некоторое время из города Троицка прислали двух наборщиков и счетовода, хотя и одного наборщика хватило бы. Райисполком зарплату платил, не стали их обратно отсылать.
Положение с продовольствием в селе было плохое. Крестьяне пекли хлеб из каких-то кореньев, картошки. Первое время кооперация кое-что выделяла из продуктов для рабочих типографии, а потом совсем ничего не стало.
В конце 1933 года мои коллектив сбежал. Снова остался я один. Газету выпускать надо. Один был выход: брать учеников из местного населения.
Первым взял я Костю, своего сына, потом двух местных, мальчика и девочку, стал их обучать.
Хлеба в пекарне совсем не стало. Мать за это время приобрела две коровы, была в то время возможность купить дешево. Недели две питались молоком, творогом , сметаной. Пережили и это, хлеб появился. Мне 600 гр. стали давать, на семью по 200 гр. Крестьянам совсем не давали хлеба. Жутко было на них смотреть. Прожил я там до 1935 года. Несмотря на хорошую охоту, рыбалку, природные условия, пришлось все-таки уехать в Тюмень. В городе с хлебом стало лучше, чем в селе.
Замену я себе приготовил: одного печатника и двух наборщиков. Плоскую машину заменили «Американкой», стал не нужен «вертельщик». Да и не мог он уже от голода вертеть.
Снова стал я работать в тюменской типографии, в этот раз инструктором наборного дела, обучать учеников. Стала прогрессировать моя давняя болезнь - язва двенадцатиперстной кишки. Советская власть дала мне возможность два раза съездить на курорт : в 1925 году на кумыс в город Троицк в 1927 году - в Железноводск, на Северный Кавказ.
Болезнь все ухудшалась . Местные врачи признают катар, а помощи никакой не оказывают. Желудочных операций в то время еще не делали, да мне и не предлагали.
Старший сын Александр работал в Хабаровске директором судоремонтного завода. Написал он мне, что есть у них хороший хирург. Приехал я в Хабаровск. На рентгене нашли у меня язву двенадцатиперстной кишки. 25 февраля мне сделали операцию , которая прошла удачно. После этого болезнь исчезла. Было мне в то время 41 год. Хирург посоветовал мне поработать где-нибудь на вольном воздухе, а не в типографии.
Второй мои сын Вениамин был призван на действительную службу, часть его находилась на станции Угольная под Владивостоком. Так что обоих сыновей я повидал.
В Хабаровске стало беспокойно. Война была у порога. Население стало рыть укрытия. В первых числах июня выехали мы с женой в Тюмень.
Помня совет хирурга, поступил я в наружную охрану водного транспорта. За 6 км от города склад аммонала и небольшой домик с камином и двумя койками. Направили нас туда двоих, дали две винтовки, патроны и стали мы нести военную службу. Летом было, как на даче. Кругом пашни, кустарники, птички поют. Зимой, правда, было тяжеловато, но избушка от склада была недалеко, так что можно было зайти и погреться .
Обед мы немудрящий носили из команды. Так проработал я более двух лет. Начальник нашей команды получил приказ перевести меня в распоряжение отдела Госбезопасности. Надо было им организовать небольшую типографию. Из городской типографии выделить никого не могли и рекомендовали меня.
Начал я заниматься этим , тем более дело знакомое. Из Омска привезли немного шрифтов, «Американку» . Типографию всем надо, заказы несут такие , которые можно выполнить в крупной типографии.
- Невозможно это, - говоришь им
- Ну, как-нибудь сделайте.
Пишешь докладную записку, надо мол то и другое. Начинается волокита, а результата нет. Приходилось много делать самому. Нет нигде реала, во дворе что-то строили, взяли там брусков, сколотили реал. Из тюменской типографии дали старые кассы, отремонтировал их. «Американку» собрал. Нет резальной машины, где-то нашли старую ручную. Все же лучше, чем резать от руки. Можно и приступать к работе. Снова я один, как в Ярковской типографии. Разрешили взять двух учеников.
Стал обучать одну печатницей, другую наборщицей. Понемногу стал выполнять заказы.
В 1945 году закончилась война. Приехал с фронта наборщик, член партии Смирнов. Я ему передал типографию и встал к набору. Парень он был хороший, зарабатывать я стал больше, чем будучи «Директоом», да и ответственности меньше. Проработал я там до 1947 года. Начали сказываться годы. Было мне уже 60 лет. заболела левая рука. Лечили ее в Тюмени, да ничего не помогло. Снова поехал к старшему, живущему теперь уже в Перми. Лечили меня там и боль стала утихать, но один палец на руке перестал разгибаться и до сих пор остался в таком положении. Вернувшись из Перми , снова стал я работать в типографии МВД. На типографию отпустили больше средств и хорошо оборудовали ее, так что можно стало выполнять все типографские работы.
Из старого двухэтажного дома на Ленинской улице перевели ее в новое здание МВД. Поработал я там немного и снова поступил в областную типографию, работал наборщиком и обучал учеников. Был и начальником наборного цеха. Проработал я до 1957 года и, когда исполнилось 70, пошел на пенсию.
К концу подходит рассказ о моей жизни. Много пропустил я в нем. Повидал за свою жизнь и плохих людей и хороших, о которых есть что рассказать. Но для этого надо иметь литературный язык. Ничего не рассказал я о наборщике Оловянникове, в память которого назван Дом отдыха, как он погиб.
Не рассказал, как в 1905 году их Крыловской типографии снабжал я подпольную типографию шрифтом .
Жизнь свою прожил я честно и счастье сопутствовало мне в жизни: из колчаковской контрразведки вышел живым, на фронт не попал, в молодости полицейский стрелял в меня и пуля пролетела мимо уха, все это большое счастье в жизни.
Сыновья и дочь относятся ко мне хорошо, один Юрий много горя принес мне.
