Еще одним чудаком из Всеволожских был младший брат моего деда, которого я еще застал и хорошо знал. Брат моего деда был морским офицером и всю свою жизнь прожил старым холостяком. Он отличился в турецкую кампанию 77-78 годов на Кавказе и на Черном море. Он на Черном море успешно применил брандеры против турецкого флота, тогда в основном еще деревянного. Брандер — это лодка парусная небольшая, очень ходкая, к длинному бушприту которой впереди присобачена была бомба. Два добровольца — один офицер и один матрос, по положению,— садились в эту лодку при попутном ветре и, подыскивая подходящие условия, разгонялись полным ходом против неприятельского корабля, который по ним палил с переменным успехом. Но они обыкновенно успевали боднуть его в бок этой бомбой. Это было главное дело — боднуть его бомбой, которая взрывалась и разбивала корабль.
Это не всегда кончалось смертью добровольцев. Заблаговременно они выскакивали в море и вплавь старались спастись. Так произошло и с этим моим внучатым дядюшкой, братом моего деда. Повезло им очень. Он и матрос умудрились взорвать таким образом флагманский линейный турецкий корабль. А сами сиганули, значит, в море, до взрыва еще. Это было недалеко от берега пустынного. Они выбрались на какую-то косу и, в общем, спаслись. За это моего внучатого дядюшку наградили, по преданию, золотым Георгиевским оружием, и солдатским Георгиевским крестом, и офицерским Георгием IV степени, белый крестик такой. Ну, и Георгиевским крестом, конечно, матроса, который с ним был. После этого мой дядюшка очень быстро карьеру начал делать. Тогда он был не то капитаном II ранга, не то капитан-лейтенантом, а потом сразу сделался капитаном I ранга, потом контр-адмиралом, вице-адмиралом и, наконец, полным адмиралом и вышел в отставку.
Был он знаменит вот еще чем. В конце ХК века, в 80-е годы, будучи уже вице-адмиралом или полным адмиралом, он со своей учебной флотилией находился в Средиземном море в учебном плаванье. Шли они от порта к порту, останавливались, потом шли к следующему порту. И так доехали до Тулона. А недалеко от Тулона, во-первых, Ницца, а во-вторых, Монте-Карло. И он решил попробовать игрануть. Считался он человеком бедным по тем временам, никаких капиталов у него не было. Жалование, конечно, адмиральское. Но адмиральское жалование не делало человека богатым. Адмирал получал какие-то пять-шесть тысяч в год. Ведь и министерские жалования в царское время были не очень высокими. Вот инженеры-строители, мой отец, например, двойное министерское жалование получал, двадцать четыре тысячи в год. Это, действительно, человек делался богатым. Профессор Московского университета, ординарный профессор, получал, по-моему, пять или четыре с половиной в год.
Так вот, он отправился, значит, в Монте-Карло, взял с собой какое-то количество золотых двадцатифранковых и десятифранковых монет и решил их проиграть. Он не был игроком и вообще никакого вкуса к игре не чувствовал, но никак не мог долгое время проиграть эти свои франки. А потом вдруг пошло, и пошло, и пошло. И с ним приключилась довольно редкая история: он сорвал банк в Монте-Карло. Сорвать банк — это значило выиграть какую-то очень большую сумму, не помню — три миллиона или пять миллионов франков. Одним словом, на этот день банк прекращал платежи, до следующего дня закрывалась вся эта игорная музыка. Ну, выплатили ему эти деньги. Он послал длинную телеграмму братцу своему, моему дедушке: «Присмотри недалеко от Конедполья, я помню, есть хорошее имение, я любые деньги заплачу...»
Написал и отправил, к счастью, по телеграфу несколько тысяч франков на срочные нужды по именьицу деду моему, своему брату, у которого он обыкновенно жил во времена отпуска и когда делать было нечего. И поехал дальше со своей эскадрой, от порта к порту. Был он не пьяница, так выпить мог, конечно. Какой же моряк не пьет. Но, вообще, он был не игрок, не пьяница, не кутила. Но, приезжая в порт, он открывал рестораны для местного населения на день, на два, кое-где даже на три. То есть все могли пить, есть, а расплачивался он. А самое замечательное, что из Константинополя он своему брату послал телеграмму: «Пришли 100 рублей на обратную дорогу». Умудрился все эти миллионы оставить в Средиземном море.
Я еще помню, когда гимназистом вместе с родителями до первой мировой войны за границу ездил, мы проехали по целому раду портов и городов по берегам Средиземного моря, и по африканским, и по европейским. И вот начиная с итальянских портов, с Неаполя, потом Палермо, затем... Вот, Господи, куда перенесены мощи Николая Угодника? В Бари, на Адриатическом побережье Италии. Мы специально ездили посмотреть на мощи моего патрона, потому что дед мой Всеволожский Николай Васильевич был. Тоже Николай. Мамаша — Надежда Николаевна. Она хотела потом рассказать своему отцу, что она побывала у его патрона, а он и мой, кстати. И вообще очень уважаемый нами всеми святой, потому что самый занятой и рабочий святой. Он всеми ведает: и рыбаками, и охотниками, и учеными, между прочим, и лесным делом заведует. И скотами бессловесными, путешественниками, географами и всякой такой публикой. Очень занятой святой. Так вот, мы слышали разговоры... это было, значит, до первой мировой войны, через 12—15 лет после поездки этого моего внучатого деда. Население этих городов рассказывало, как il conte russo — русский граф, значит, открывал, оказывается, народишку на три дня ресторации, траттории, во всех этих портовых городах. Таким образом, действительно, можно несколько миллионов просадить. Так что, был человек!
Он вышел в отставку полным адмиралом. Это Высокопревосходительство, редкий чин. Полных адмиралов, так же как фельдмаршалов, в России было очень мало. На 25 лет — один. И жил у деда в имении, в Конецполье. И с ним жил вот тот выживший с ним матрос, который тоже вышел в отставку, когда вышел в отставку адмирал-то его, и остался у него в качестве чего-то среднего между другом, приятелем, камердинером, мастером на все руки и всякая такая штука. Очень симпатичный старик был, лет на 15—20 моложе своего шефа. Я тогда адмирала помню, когда ему уже свыше 80-ти было. Он говорил, что когда состарится, а 85 лет — довольно жизни, то застрелится из своего нагана. Он деду сказал только: «Ты знаешь, чтобы меня не с собаками зарыли, а похоронили по-православному, ты уж сжульничай, подмажь там каких-то земских врачей, чтоб признали временное помешательство». Так все это и произошло в 1906 или 1907 году, через несколько недель после того, как он отпраздновал свое 85-летие.
А до того — это тоже было на моей памяти — произошло следующее. Дед мой, конечно, в земстве работал по мере сил. Земские всякие деятели собирались обыкновенно у него, он был по возрасту старший, ему было тогда далеко за 80 лет. И этот адмирал из своих апартаментов иногда слышал, как в малом зале эти земцы орали, кричали, спорили.
Тогда самое острое дело в Калужской губернии было следующее. Посадили туда какого-то страшно неприятного губернатора из немцев прибалтийских. Такого сухого немца, крайне реакционного, который земским деятелям пакостил, где только мог. А они тогда добивались организации ветпунктов по-теперешнему — ветеринарных точек, как тогда называлось, для предупреждения и лечения всяких эпизоотии и т.п. А губернатор им чинил препятствия.
Этот адмирал все слушал, слушал и однажды приходит на собрание к земцам и говорит: «Вы, господа, все чушь какую-то городите, не умеете совершенно действовать. Поручите мне, я вам через некоторое время подписанное губернатором разрешение привезу». Велел заложить большую карету четвериком с кучером. Кучера в парадную кучерскую форму облечь, а сам с этим своим бывшим матросом парадные мундиры надели. Матрос — свой боцманский, а адмирал — адмиральский мундир со всеми орденами и прочими регалиями и оружием золотым георгиевским. И в карету велел посадить полдюжины овец. И поехал в Калугу.
Рано утром выехали. До Калуги примерно километров 50 будет, на четверике они пять часов примерно ехали. При въезде в Калугу бывший боцман стал на запятки. Подкатили они к губернаторскому дому. Соскочил с запяток боцман в парадной форме, открыл дверцу, вышел полный адмирал во всех регалиях. Его Высокопревосходительство. Полная ажитация! Выскочил на крыльцо камердинер губернаторский. Двери распахнулись, Его Высокопревосходительство вошло в переднюю. Там ожидал уже губернатор с протянутой рукой, бросившись встречать Его Высокопревосходительство. Его Высокопревосходительство не заметило протянутой руки и заявило кратко: «Я к тебе по делу». А губернатор как назло был даже не действительным статским советником, а только по должности превосходительством, а по чину — статским советником, высокородием. «Я к тебе по делу. Я вот от земцев слышал, что ты чинишь препятствия к организации ветеринарных пунктов в губернии. Конечно, земцы тебя победят в конце концов, но мне ждать некогда, я шесть своих овец привез к тебе. Лечи. Запрещаешь ветпункты открывать — лечи сам». И говорит своему матросу: «Ну-ка, выводи их». И тот стал одну за другой выгружать из кареты этих овец. Ну, губернатор тут начал заикаться: «Ваше Высокопревосходительство, меня неправильно поняли».— «А ежели неправильно поняли, так возьми своего делопроизводителя, и пусть напишет бумагу, что все в порядке. Пусть открывают свои ветпункты, когда хотят, где хотят и могут».— «Да, конечно, я всегда готов и рад».
И действительно, тут все было мобилизовано. Через полчаса подписанная и вице-губернатором и губернатором бумага с разрешением была получена. После чего Его Высокопревосходительство заехало в какой-то калужский ресторан, там они с боцманом пообедали и отправились обратно. Значит, за сутки проделали сто верст. А ему было за 80.
Теперь часто люди устают от езды. Я вот от езды не устаю, потому что всегда уверяю, что это машина может устать, а я сижу, еду, чего мне уставать. И в электричке я не устаю, ежели сидячее место. Сижу себе и еду. А она пыхтит.
