Приблизительно в эти же дни, когда у Николая Крысина возник его роковой замысел, муж сестры его жены, старший лейтенант милиции Леонид Евдокимович Частухин, тщательно обдумав все «за» и «против», тоже решился наконец на серьёзный разговор со своим крайне беспокойным для него, участкового инспектора Преображенской барахолки, родственником.
Леонид Евдокимович пришёл к убеждению, что оперативные интересы в борьбе со спекуляцией и наживой на Преображенском толкучем рынке требуют пресечь вредную деятельность Крысина на барахолке. Было неясно, кто же является хозяином Преображенки: Буфет или старший лейтенант милиции Частухин? Леонид Евдокимович рисковал попасть в смешное положение перед коллегами по отделению, а также перед сотрудниками всего райотдела милиции, не говоря уже об оперативниках из городского уголовного розыска, которые непрерывно обитали в его квартире на первом этаже одного из новых домов напротив главного входа на Преображенский рынок и постоянно рассыпались в комплиментах и любезностях как по поводу оперативной смекалки самого хозяина дома, так и в адрес его очаровательной, гостеприимной и любезной жены, уважаемой Зинаиды Константиновны.
Зина. Мысли о жене были последним препятствием в размышлениях Леонида Евдокимовича о его будущих отношениях с Николаем Крысиным. Вся Преображенка знала, что до войны Зина Сигалаева была по уши влюблена в Кольку-модельера, что она и за него-то, тогда ещё Лёньку Пожарника, вышла замуж от обиды, когда Колька женился на её старшей сестре Тоне. И если сейчас он, Леонид Частухин, примет против Крысина какие-то резкие меры, то все, конечно, подумают о том, что он просто сводит с Колькой личные счёты. Долго, очень долго ломал старший лейтенант голову над этой проблемой — так долго, что Николай почувствовал себя на барахолке совершенно безнаказанным из-за родства с участковым и вместе с братьями и «Суворовым» уже в открытую обирал барыг и спекулянтов.
Но в конце концов Леонид Евдокимович переступил и через это, личное препятствие. Пусть думают что угодно. Служба есть служба.
…Они встретились около входа на рынок. Колька был одет в «рабочий» костюм — потрёпанные брюки заправлены в «прохоря» (сапоги с отворотами), потёртый пиджачок небрежно наброшен на плечи, кепочка-малокозырка. Лицо у Николая Фомича почему-то было задумчивое и грустное.
— Здорово, свояк, — сказал Частухин, останавливаясь рядом.
— Свояк? — переспросил Крысин. — Когда-то ты мне свояком быть отказался.
— Тогда отказался, — очень серьёзно сказал Леонид Евдокимович, — а сейчас не отказываюсь. Времена меняются.
— В родственники, значит, набиваешься? — усмехнулся Колька. — Что же случилось?
— Ничего не случилось, — пожал плечами Частухин. — А в родственники я к тебе не набиваюсь, я себя твоим родственником всё время считаю. Или ты не ощущаешь этого?
— С каких же дел я должен это ощущать? — прищурился Крысин.
— Могу рассказать. Не был бы ты мне родственником, я бы уж давно тебя вместе с братьями твоими и «Суворовым» оформил.
— За что?
— За вымогательство. Помнишь такую статью или забыл уже?
— Как не помнить…
— Материала на вас всех вот так хватает, — провёл участковый ладонью по горлу.
— Вымогательство — статья сложная, — улыбнулся Колька, — долго доказывать надо.
— Ничего, докажем. Свидетели найдутся.
— Доказывай, родственник, — мрачно посмотрел Николай на Частухина. — Только про родство своё больше не напоминай. Оно ведь по бабьей линии не считается, сам так говорил когда-то.
— Ты мне тоже многое говорил когда-то. Помогать обещал.
— А разве я не помогаю? — дурашливо наклонил голову Крысин. — Разве я свого обещания не выполнил? Жену и мать с рынка прогнал.
— Их прогнал, а сам пришёл. Мне от этого легче, да?
— А жить-то надо… У тебя вон погоны на плечах, а у меня двух пальцев на руке не хватает…
— Не о том говоришь, Николай.
— Говорю, как умею…
— Я тебе Зинку простил? Простил…
— Не за что было прощать.
— Мы с тобой до войны друг у друга на свадьбах гуляли…
— Много чего хорошего до войны было… Эх, Лёня, Лёня, если б не война…
— Неужели ты для того воевал, чтобы с грязных барыг рубли рваные собирать?
— Чего ты от меня хочешь?
— Уймись, Николай. Устрой братьев на работу…
— А «Суворов»?
— А этот хомут рябой в больницу у меня ляжет!
— Во-во, я так и говорил…
— Ему лечиться надо! Сам не хочет, по принудиловке заставим…
— А может быть, он не хочет лечиться! — яростно, с трудом сдерживаясь, заговорил Колька Крысин. — Может, он не хочет по милицейским правилам жить! Может, он по-своему хочет жить!..
Частухин нахмурился.
— Ладно, будем считать, что вступление окончено, — мрачно сказал старший лейтенант, — ничего ты не понял…
— Всё я понял!
— У меня к тебе серьёзный разговор, Николай. В последний раз официально предупреждаю тебя, что если…
— Поздно, — дрогнувшим голосом вдруг сказал Колька, и глаза его неожиданно затуманились слезой.
— Что поздно? — переспросил Частухин.
— Поздно нам с тобой серьёзно разговаривать, — устало вздохнул Крысин.
— Почему это поздно?
— А вот так — поздно, и всё. Ничего уже не изменишь…
— Ты чего там бормочешь? — строго посмотрел на Николая Частухин. — Ты что задумал?
— Ничего я не задумывал, — тряхнул головой Колька и снова заулыбался. — Нам, убогим, задумывать не положено, нам о куске хлеба печалиться надо…
— Я тебя предупредил…
— Слышал. Спасибо. Будь здоров, участковый!
— Смотри, Николай, пожалеешь…
— Может, и пожалею. А может, и нет…
На всякий случай, никому ничего ещё не говоря, Частухин установил наблюдение за «вшивым двором». Но Колька Крысин неожиданно исчез. Несколько дней он не ночевал дома.
В тот самый день, когда всё произошло, Леонид Евдокимович сидел в домоуправлении на нижнем конце Бужениновской улицы.
Хлопнула дверь. Быстро вошёл сотрудник отделения милиции.
— Еле нашёл вас, — запыхавшись, сказал он.
— Что произошло? — недовольно спросил Частухин.
— Крысин объявился.
— Где?
— На Преображенке. В буфете в «Звёздочке», вино пьёт с «Суворовым». А около ресторана машина стоит, и все три брата Крысины в кузове сидят.
Леонид Евдокимович нервно встал.
— Звони в отделение, — сказал он сотруднику, — вызывай наряд к «Звёздочке».
И, выйдя на улицу, быстро зашагал вверх, к Преображенской площади.
Он прошёл всего один квартал, когда со стороны площади ударил выстрел.
…Частухин вылетел на Преображенскую площадь в тот самый момент, когда от Сокольнического банка отъезжала грузовая полуторка. Над кузовом мелькнула знакомая голова Кольки Крысина. В дверях банка, держась рукой за стену, показался весь измазанный кровью милиционер с карабином. Он вскинул карабин, но винтовочный выстрел из машины опередил его — милиционер шагнул вперёд и упал на ступени.
— Стой! В гроб! В душу! — заревел Частухин, скачками пересекая площадь. — Крысин! Сволочь! Стой!!
На ходу, не целясь, он выстрелил три раза по колёсам; в ответ сильно, винтовочно хлестнуло из кузова, и старший лейтенант, почувствовав, как в грудь ему ударило огромным толстым бревном, оступился и полетел куда-то вниз, под откос…
Он тут же вскочил, ещё не понимая — ранен или убит? (Он был всего лишь сильно контужен — пуля попала в пуговицу форменного кителя.) Машина уже ехала по площади, петляя между трамваями. От кинотеатра «Орион», пригнувшись, бежал постовой, стреляя из пистолета вслед полуторке.
— Не стреляй, — еле слышным самому себе шелестом прошептал Частухин, — в трамвай попадёшь, в людей…
Он не понял, как оказался около дверей банка. В голове звенело, перед глазами висел туман. Машина с преступниками уже въезжала в правый проезд Большой Черкизовской. Частухин наклонился к убитому милиционеру и поднял его карабин.
— Семь мешков взяли, — заговорил вдруг «убитый», с трудом приподняв голову, — два миллиона рублей… Сухоткина, гады, наповал… Возле сейфа лежит…
Два миллиона — цифра эта как-то обидно задела старшего лейтенанта. «Ну, зачем ему, дураку, два миллиона? — с трудом, лениво, испытывая сильную головную боль, подумал Леонид Евдокимович. — Куда он с ними денется? И двоих наших ребят из-за этих паршивых денег завалил… Зачем?»
С оглушительным визгом, скрипя тормозами и резиной колёс, на площадь вылетела, сильно кренясь на повороте, милицейская машина.
«Наряд… Слава богу, — в полусознании, как в тумане, подумал Частухин, — теперь не уйдут… Зачем ему два миллиона?»
Он выпрямился, вздохнул всей грудью, воздух хлынул ему в лёгкие, и сознание вдруг мгновенно, как и ушло, сразу вернулось, туман упал из глаз, и он увидел остановившиеся в центре Преображенской площади трамваи и людей, испуганно прижавшихся к стенам домов, с ужасом смотревших на него…
Милицейская машина, подлетев к банку, взвизгнула тормозами и закачалась на месте на рессорах.
— Где? Куда?! Кто?! — заорало из машины сразу несколько голосов.
— На Большую Черкизовскую! — крикнул старший лейтенант, прыгая на подножку машины.
Силы восстановились уже почти полностью, и он действовал и говорил теперь автоматически.
— Сотрудника… раненого… в больницу! — успел крикнуть Частухин. — Внутри здания… убитый!
Взревев мотором, милицейская машина рванулась через площадь к Большой Черкизовской. Леонид Евдокимович, держась за дверцу, стоял на подножке с карабином в руке. Десятки людей, что-то крича, выбегали на мостовую и показывали направление, в котором ушла полуторка с преступниками.
Промчались несколько кварталов, и на очередном углу люди замахали руками, показывая, что надо повернуть в проулок, в Черкизовскую яму. Краем глаза старший лейтенант успел увидеть, что на перекрёстке, на тротуаре, безжизненно лежит в луже крови тело женщины, сбитой, очевидно, крысинской машиной. «Ах, сволочь!» — выругался про себя Леонид Евдокимович.
В проулке ещё висела пыль. Полуторка прошла здесь совсем недавно. Поворот, ещё поворот. «Куда же он, гад, лезет? — невольно подумал Частухин. — Ведь там же тупик».
Поворот, мелькают одна за другой подслеповатые, покосившиеся хибары… «Он здесь жил когда-то, — подумал Частухин, — в родные места потянуло, тварь поганая!»
Ещё поворот, и вот она, полуторка, — прыгает впереди метрах в пятистах по ухабам и колдобинам Черкизовской ямы.
— Жми! — рявкнул старший лейтенант шофёру.
Расстояние сокращалось с каждой секундой. Они сделали уже почти полный оборот вокруг рынка со стороны Окружной железной дороги. Вон уже видны деревья кладбища. «Если бросят машину, — подумал Частухин, — могут уйти с деньгами через кладбище, потом через Хапиловку, а там Измайлово рядом…»
— Ребята! — крикнул старший лейтенант в кузов, где, пригнувшись, сидел наряд. — Залпом! По колёсам!
Залп грянул, выбивая из головы последние остатки контузии. Полуторка вильнула из стороны в сторону, перекосилась вправо. Попали — молодцы!
Второй залп ударил сразу же вслед за первым — старший наряда знал своё дело.
Полуторка шарахнулась об забор, свернула какой-то фанерный сарай и на полном ходу завалилась набок. Бешено вращались задранные вверх колёса.
Старшина за рулём милицейской машины вонзил сапог в педаль тормоза. Машину занесло — наряд, не дожидаясь остановки, сыпанул из кузова, рванулся вперёд к перевёрнутой полуторке.
— Назад! — заорал Частухин, летя от резкого торможения с подножки машины в пыль.
Упав на землю, он быстро откатился за угол ближайшей деревянной халупы.
— Ни шагу без моей команды! — срывая голос, кричал из-за угла Леонид Евдокимович. — Двоих в банке уже положили, хватит!
Он выглянул из-за дома и увидел, как бежит кто-то от полуторки в сторону кладбища. Сильная боль от почти вдавленной в крестовину рёбер пуговицы возникла в груди…
Частухин вскинул карабин. Выстрел! Упал… Ползёт обратно.
— Огневую блокаду вокруг них! — крикнул старший лейтенант. — Никуда не уйдут!
Из-за полуторки захлопали выстрелы. «Две винтовки, два нагана», — определил на слух Леонид Евдокимович.
Одна за другой к месту перестрелки подъехали ещё три машины с милицией. Оперативники укрывались за домами и с ходу, словно стараясь утолить ярость против наглого, среди белого дня совершённого ограбления (такого дерзкого преступления никто из них никогда и не знал), начинали стрелять по перевёрнутой полуторке.
И оттуда тоже шла непрерывная, яростная пальба, словно все они, переступив черту своего земного бытия и понимая, что уже нигде на земле среди людей им нет места, старались унести с собой, как скорпионы, хотя бы ещё одну, а лучше две-три человеческие жизни.
Минут десять уже продолжалась ожесточённая перестрелка. Мелькнул над перевёрнутой полуторкой силуэт «Суворова», и две гранаты бессмысленно взметнули вверх пыль и землю…
И когда чуть рассеялась пыль, увидел Леонид Евдокимович Частухин, как опять бежит кто-то от опрокинутой машины к кладбищенской стене.
Это был Колька Крысин. Старший лейтенант узнал его.
И тогда снова вскинул Частухин карабин, повёл немного стволом вдоль стены и нажал спусковой крючок.
И человек, бессмысленно бежавший вдоль кладбищенской стены (зачем? для чего? куда он мог убежать?), рухнул на землю, несколько раз дёрнулся и затих.
Жизнь Николая Крысина оборвалась. Он был мёртв.
Свободное копирование
