…В былые времена, когда я ещё жил на Преображенке, я порой часами бродил по берегам Яузы и Хапиловки, пытаясь представить себе жизнь людей в этих местах в петровские времена. Вот здесь, мимо Электрозавода, мимо фабрики «Освобождённый труд», скакали гонцы из Преображенского дворца в Москву, в Кремль, с грозными указами Петра. Вот здесь, по улице Девятая рота, шагали строем батальоны новобранцев будущих гвардейских полков под барабанный рокот и весёлые звуки флейты. Вот здесь, где теперь звенит молодыми солдатскими голосами стадион Московского военного округа (бывший Лефортовский парк), сияли на солнце черепичными крышами дома Немецкой слободы, знаменитого Кукуя. И не по этой ли мостовой ездил на одноконных дрожках из Преображенского на Кукуй Пётр I в гости к своему другу и советчику, весёлому гуляке и дебошану Францу Лефорту?
Когда-то здесь, на месте теперешних многоэтажных домов, на месте Московского высшего технического училища имени Баумана, лежали поля и луга, простиравшиеся от Кукуя до самого Преображенского. По этим полям и лугам бродили Пётр и Лефорт, и именно здесь из разговоров и рассказов Лефорта впервые засветило перед юным русским царём далёкое «окно в Европу», к которому ещё нужно было прорубаться долгие годы через дремучий лес российской отсталости. Вот здесь, на берегу Яузы, может быть, впервые услышал Пётр зовущий запах амстердамских верфей и увидел трепещущие на ветру паруса будущего российского флота, построенного и оснащённого по лучшим европейским образцам.
Да, конечно, именно здесь, на берегах Яузы и Хапиловки, принял Пётр I вызов Европы и ощутил на своих неокрепших ещё плечах тяжкое бремя ответственности перед своей страной за неповоротливые и косолапые первые её шаги на авансцене европейской политики. История назначила Петру Великому свидание с Европой на берегу Яузы. Европа впервые пронзила ум и сердце Петра на берегах Яузы жадным интересом к себе. Европа впервые познакомила Петра на берегах Яузы, на улицах Немецкой слободы со своими неведомыми ещё молодому «царю варваров» замысловатыми изделиями, товарами, машинами, приборами: здесь первый раз в жизни увидел он астрономическую подзорную трубу — сиречь ручной телескоп, ткацкую машину, водяной насос и миниатюрную мельницу, работающие от единого гидравлического привода, а также некое механическое музыкальное устройство, которое поразило самодержца всея Руси своей диковинной конструкцией до глубины души и произвело на него такое сильное впечатление, что, может быть, именно в ту самую минуту здесь, на берегу Яузы, и проснулся в нём будущий механик, математик, кораблестроитель (ведь именно здесь, опять же на берегах Яузы, впервые узнал Пётр, что существуют на свете лодки, которые могут ходить под парусом против ветра).
Здесь Пётр I впервые в своей жизни надел короткий европейский костюм — камзол, штаны, чулки. И всё это показалось ему настолько естественным и современным, что в сознании его, наверное, мгновенно сработала мысль о том, что Россию в старинных дедовских шубах и валенках на арену европейской политики выводить нельзя — засмеют. Россию надо немедленно переодеть в удобное для работы и веселья немецкое и голландское платье (история, сама история вела за собой эту царскую мысль в то мгновение). И по всей вероятности, именно тогда же невытравимо замкнулась в царской душе ненависть ко всему посконному, кондовому, длиннополому, неудобному, домотканому, ко всякого рода овчинам, тулупам, поддёвкам, куфайкам, телогреям и навсегда, на всю жизнь укрепилась, впервые возникшая в иностранной слободе, приверженность к гамбургскому сукну, дрезденскому полотну, краковской шерсти, лондонскому табаку, парижским кружевам, берлинским камзолам, кеннигсбергским треугольным шляпам, лейпцигским башмакам.
Иностранная слобода в Москве и резиденция юного русского царя Петра село Преображенское стояли на берегу одной реки — на берегу Яузы. И эта случайная географическая близость, это территориальное соседство и общность и сформировали духовную и практическую ориентацию Петра I — ориентацию на Европу. И произошло всё это потому, что вырос и возмужал Пётр на Преображенке, рядом с Немецкой слободой.
И, вспоминая лето сорок пятого года (и как я бродил иногда часами по Преображенской барахолке, снедаемый любопытством), я думаю о том, что торговый дух старинной московской Немецкой слободы, наверное, совсем не случайно вновь ожил тогда (возродился, повторился, вернулся на «круги своя») в Преображенской барахолке, в густых и беспорядочных толпах Преображенского толкучего рынка.
Жизнь старшего лейтенанта милиции Леонида Евдокимовича Частухина в связи с необычно разросшимися масштабами Преображенского рынка была обременена, разумеется, слишком большими заботами и хлопотами. На территории его участка, где злополучная барахолка пустила свои ядовитые корни, ежедневно совершалось не менее полутора-двух десятков крупных и средних преступлений. Конечно, справиться одному с ними Частухину было не под силу — он и не пытался этого делать. На Преображенке, ввиду особой социальной опасности бешеного водоворота преступных страстей, неудержимо бурливших вокруг чёрного рынка, каждый день работало несколько оперативных групп городского уголовного розыска. Им почти в полном составе помогал весь отдел милиции района, а территориальное отделение милиции, куда входил участок рынка, не знало покоя ни днём ни ночью.
Естественно, в административном смысле вся эта многочисленная милицейская армия замыкалась внизу на участковом инспекторе старшем лейтенанте Частухине. Леонид Евдокимович вырос на Преображенке, прожил здесь всю свою жизнь, работал когда-то на Электрозаводе, знал в лицо если не всех жителей Преображенки, то уж, во всяком случае, не менее девяноста процентов из них, был крупнейшим знатоком всех местных проходных дворов, чердаков, подъездов, закоулков. В Черкизовскую яму (беспорядочное скопление хибар, времянок, сараев, голубятен сразу же за Преображенским рынком) многие милицейские асы даже и не заглядывали — боялись заблудиться. Частухин же ориентировался в Черкизовской яме с закрытыми глазами и днём и ночью. Он знал здесь всех, и его знали все.
И поэтому квартира бывшего дворника Евдокима Частухина на первом этаже нашего подъезда, в которой единолично распоряжалась теперь Зина Сигалаева, превратилась в своеобразный милицейский штаб, в котором постоянно сидело разное городское и районное милицейское начальство, координируя и руководя действиями оперативного состава, непрерывно боровшегося на барахолке с разгульной и разнузданной стихией спекуляции и наживы.
Леонид Евдокимович Частухин был живой памятью Преображенки. Если по ходу какой-нибудь городской или районной операции нужно было заранее знать количество этажей в необходимом доме, или количество домов на необходимой улице, или число окон в нужном этаже необходимого дома на необходимой улице, достаточно было спросить об этом (минуя все документы и справочники) у старшего лейтенанта Частухина, и ответ всегда был абсолютно правильным.
То же самое относилось и к людям. Старший участковый инспектор Частухин, как заправский евангельский летописец, владел родословными многих жителей Преображенки в трёх-четырёх поколениях: кто кого родил, кто когда женился, крестился, влюбился, судился, освободился и так далее. В отношениях с постоянно действующими персонажами барахолки, её, так сказать, лидерами (тремя-четырьмя десятками наиболее отпетых спекулянтов и барыг) Частухин придерживался довольно своеобразных правил, которые, конечно, не были предусмотрены никакими милицейскими уставами, а являлись извлечениями из личного опыта старшего лейтенанта. Он прекрасно знал все коммерческие дела этого «избранного» круга профессиональных спекулянтов — кто чем торгует, каким товарам отдаёт предпочтение, находится ли тот или иной «купец» в барышах или терпит временные убытки, и так далее.
Частухин мог бы, как говорится, в одночасье забрать и посадить всё это «высшее» общество, но широкие оперативные интересы контроля за всей барахолкой сразу диктовали более гибкие методы работы. Время от времени старший лейтенант, наблюдая возросшую активность некоторых барыг из контролируемой им группы, брал пять-шесть королей толкучего рынка и начинал «оформлять» их по соответствующей статье. Остальные «аристократы», гулявшие пока на свободе, резко уменьшали масштаб своей деятельности, на освободившейся «площадке» появлялись новые лица, Частухин тут же засекал их, и, таким образом, тактика гибкого балансирования в борьбе со спекуляцией и наживой вполне оправдывала себя.
Кроме того, контроль за «лидерами» барахолки позволял с их помощью как бы сдерживать напор начинающих спекулянтов в стремлении прорваться вверх и присоединиться к рядам «гвардейцев». «Лидеры» не очень-то охотно пропускали в свои ряды новеньких и в случаях, когда те самовольно укрупняли торговлю, своими силами осаживали их, а это в конечном итоге значительно облегчило работу старшего участкового инспектора Частухина.
Свободное копирование
