ПЯТАЯ ГЛАВА
А всех рыжих сестёр Сигалаевых на Преображенке называли «Преображенская гвардия». И это прозвище (особенно вторая половина слова «Преображенская» — «женская») удивительно точно соответствовала внешнему виду всего младшего поколения семейства Сигалаевых.
Вот они идут, бывало, куда-нибудь все вместе — впереди отец и мать, Костя и Клава, а позади несколько дочерей, и как-то хорошо и уверенно за будущее рода человеческого делается на душе, смотришь на это почти торжественное и в чём-то даже вызывающее шествие. Все сёстры — фигуристые, ясноглазые, все какие-то аккуратные, ухоженные, подтянутые, все полногрудые, длинноногие, круглобёдрые, и каблуками стучат одинаково, и все в мать — почти красноволосую и всё ещё статную, несмотря на годы, Клаву Сигалаеву. Настоящая «женская гвардия», одна к одной, одна другой завлекательнее. «Ну, такие-то нарожают ещё одну рыжую армию, числом побольше, только держись!» — думает каждый, кто встречает их, удивлённо останавливается и провожает взглядом.
А глава семейства, Костя Сигалаев, хотя и тоже рыжеватый, но, конечно, не такой огненно-сочный, как Клава, — щупловатый, бледный, костистый, сутулый, но зато уж, как каждый встречный понимает, орёл, ежели вывел такую завидную породу, специалист своего дела.
Костя Сигалаев был коренной преображенец — он даже родился в Преображенском монастыре. Его отец был ткачом на одной из суконных фабричонок, густо стоявших на реке Хапиловке в месте слияния её с Яузой. Ещё задолго до революции, когда Преображенский монастырь окончательно потерял всякое значение и в нём, чтобы не терять отмеченное высшим провидением место, церковные власти пытались устроить женскую богадельню, многодетные рабочие хапиловских прядильных и ткацких фабрик, жившие за Преображенским кладбищем в бараках, явочным порядком захватили несколько отличных каменных зданий монастыря и основали там нечто вроде общежития (а бездетных обитательниц богадельни уплотнили всех сначала в одном корпусе, а потом и вовсе куда-то из монастыря выжили).
Епархия, конечно, не сразу смирилась с потерей святого места, и в монастырь была послана полиция, но ткачи сначала отбились от неё стенкой, а потом пошли с бумагой по начальству, нажимая на многодетность семей, занявших добротные каменные монастырские кельи.
Отец Кости Сигалаева был, по семейному преданию, одним из главных заводил всего этого дела. Особенно он отличился в первом кулачном бою, в котором хорошо «поднёс» двум городовым, и был поначалу даже забран в часть и жестоко избит там, но потом отпущен.
Закрепиться ткачам в монастыре неожиданно помогла община московских староверов. Желая насолить епархии за все свои притеснения от неё, староверы, дав крупные взятки полиции и городским властям, попросили отдать бездействующую из-за отсутствия богаделок монастырскую церковь своей общине. Деньги подействовали, наверное, куда как сильнее, чем претензии епархии (тем более что за епархией оставались ещё два храма в двух шагах от монастыря — Богоявленский, на Преображенской площади, и кладбищенская обитель на Преображенском валу). Монастырскую церковь отписали староверам, и они переосвятили её, а за всеми этими дрязгами оставили в покое и ткачей.
И вот какая смешанная и даже смешная получилась картина. Монастырь захватили и жили в нём рабочие. В центре монастырских зданий (новые обитатели которых любили и пошуметь, и выпить, и подраться) молились своему древнему, дониконианскому богу дремучие староверы. У стен монастыря с одной стороны бойко шумел Преображенский рынок, с другой — активно вела медицинскую пропаганду туберкулёзная больница, с третьей — печально качало листвой Преображенское кладбище (со своей и поныне действующей церковью), с четвёртой — тянулась Черкизовская яма, населённая рыночными спекулянтами и ворьём, а с пятой — гудел колоколами Богоявленский храм, а в двух шагах от храма, по берегу Яузы, уже поднимались кварталы одного из главных гигантов столичной индустрии — московского Электрозавода, а за Хапиловкой дымили десятки прядильных фабричонок, вставали трубы будущего швейного объединения «Красная заря», а за кладбищем дымилось и пыхтело опять что-то ткацкое и текстильное (так прямо и называлась одна из самых больших улиц этих мест — Ткацкая).
Вот такая мешанина образовалась на месте бывшего царского села Петра I Преображенского. (Я, кажется, только сейчас понял, в каком интересном районе я родился.)
А уже после революции в одном из корпусов монастыря, на первом этаже, прямо напротив старообрядческой обители, открыли отделение милиции. И это действительно было смешно — около темноликих икон древнего письма, в тусклом горении свечей молились о спасении души бородатые угасшие старики и черноплатые старухи, неизвестно с какого света собиравшиеся здесь; а в открытые двери церкви было видно, как волокут с рынка по двору монастыря в милицию с разбитыми рожами и в разорванных, растерзанных до пупа рубахах жизнерадостных, мордастых пьяниц и хулиганов, которых печальными взглядами провожают туберкулёзные больные; а вдоль стены Преображенского кладбища грустно тянется погребальная процессия; а в Черкизовской яме разрывается от шального веселья чья-то удалая гармонь; а через Преображенскую заставу чинно шествует в лиловой рясе с золотым крестом на арбузообразном брюхе знаменитый протоиерей Богоявленского храма отец Иосиф; а на Преображенский рынок и с рынка навстречу благочинному катят телеги или сани с мужиками в овчинных тулупах, везущими мясо, птицу, зелень, мешки с мукой и картошкой, капустой и морковью, бараньими ногами, свиными тушами, петухами, курами, гусями, утками; а в Богоявленском храме уже ударили в колокола к вечерней службе, но, заглушая их несерьёзный и какой-то игрушечный звон, гортанно заорали, забасили, загорланили десятки фабричных и заводских гудков на «Красной заре», на Первом инструментальном, на «Физэлектроприборе», на «Красном богатыре», на Электрозаводе и на многих других заводиках и фабричонках, покрывая своими густыми голосами металла и пара все иные звуки, висящие над Сокольниками, Измайловом, Преображенкой и Черкизовом, а возле кинотеатра «Орион» уже собираются на вечерние сеансы девушки в осоавиахимовских футболочках и парни со значками ворошиловских стрелков…
Да, трудно, наверное, ещё в каком-нибудь другом районе Москвы, кроме как у нас на Преображенке, было найти такое смешение разнообразных и противоречивых сторон человеческого бытия, такой конгломерат старых и новых форм жизни, такой «винегрет» людских характеров и судеб, такой водоворот интересов, целей, намерений, поступков и проступков, такое живописное переплетение всех социальных слоёв и общественных граней действительности.
