Как я уже говорила, сообщение ТАСС последовало 13 января 1953 года — в пятую годовщину со дня папиной гибели. Если после ареста Зускина, ожидание нашей очереди стало для нас привычным, то теперь оно было желанным. Мы с Ниной устали от полного и вполне оправданного остракизма — кто мог себе позволить рисковать свободой, общаясь с нами? А те единицы, которые на это отваживались, были героями в буквальном смысле этого слова. Они боялись, как боялся всякий здравомыслящий человек, но не могли не приходить.
Тем временем мы мучительно ждали естественного завершения событий. Ночами мы с сестрой сидели в затемненной кухне. Настольную лампу приходилось завешивать платком, а то с улицы увидят свет и, чего доброго, обвинят что мы печатаем прокламации или доллары. По выскобленному деревянному полу по — хозяйски разгуливали огромные черные тараканы, постукивая твердыми копытцами и наполняя зловещим шорохом тишину ночи.
А наутро я отводила свою дочь в детский сад, со страхом проходя мимо газетного стенда. В поликлиниках больные отказывались идти к врачам — евреям. Уже поползли истории об отравленных младенцах. Население, подогреваемое ежедневными антисемитскими статьями, потихонечку распалялось. В воздухе пахло погромом. По слухам, процесс над врачами собирались устроить открытым. После чего, спасая еврейское население центральных городов от» справедливого народного гнева», спровоцированного процессом над врачами — убийцами, должны были вывезти всех евреев на Дальний Восток. Бараки уже ожидали» спасаемых».
Мы на бараки не рассчитывали. Поехать всем вместе, хоть в «телятниках», было бы слишком большим счастьем. Мы ожидали худшего.
По ночам мы не раздевались. Это было «нерентабельно», как правильно заметила Надежда Мандельштам.
В детском саду мамаши меня открыто сторонились. Как-то раз одна из наиболее ретивых, заметив меня, стала громко рассказывать: «Говорят, хуже всех ведет себя Вовси. Ни в чем не признается, упирается…»
Как вели себя» там» никому известно не было и быть не могло. Следовательно, слухи об этом» они» сами и пускали.
Но с какой целью? Мы с Ниной гадали, понять не могли и от этого делалось еще страшнее.
Уже после реабилитации многие рассказывали, что без всякого сопротивления подписывали любую ересь, которую на них возводили.
—Убивал?
—Да, конечно.
—Отравлял?
—Еще бы.
—Кусался?
—Пожалуй и кусался…
Позже нам довелось прочесть стенограмму процесса над знаменитым профессором Плетневым, который обвинялся в убийстве Горького. Ему же предъявлялось весьма своеобразное обвинение, что он откусывал груди у своих пациенток. Свидетелями обвинения на процессе Плетнева были некоторые врачи привлеченные впоследствии по одному» делу» с Вовси. Они-то уже по опыту знали, что бессмысленно упираться. Не подпишут сами — за них подпишут.
Профессор Вовси не свидетельствовал в 1937 году в деле Плетнева, и возможно, поэтому упирался.
Свободное копирование
