авторів

1427
 

події

194062
Реєстрація Забули пароль?
Мемуарист » Авторы » Vyacheslavov » Дневник - 6

Дневник - 6

20.10.1979 – 21.11.1979
Тольятти, Самарская, Россия

1979 г. Виктор Громыко

 

20 октября. Так уж получилось,  что в этот день я бегал последний раз в этом году до  "Четырёх братьев". На другой день похолодало и пропало желание бегать, дала знать невралгия, появился предлог уклониться от бега. С каждым днем все больше холодает, и можно только удивляться, что  недавно было  тепло.

 

Уже с первого ноября почти каждый день шел  снег,  и сегодня, пятого ноября тоже.  Температура - 10

В воскресенье состоялось заседание секции прозы в новом кабинете, окна выглядывали во внутренний, пустынный, заасфальтированный двор ДК, разбирались только мои рассказы.  Прочитал рассказ "Кашевар",  и каждый высказывался.  Ульянов начал громить,  что у меня одна литературщина,  ни языка, ни стиля,  очень разбрасываюсь, обширная тематика,  о многом пишу,  что я не нашел себя.

Я не обиделся, понимал, ему нужно показать свою беспринципность, умение критиковать. Остальные высказались в положительном ключе.

Рашевская, когда Ульянов громил словесами, смотрела на меня сочувствующе и качала отрицательно головой, мол, не верь его словам, все это чушь. Я отвел от нее глаза, чтобы не улыбнуться. Не поймёт моей улыбки.

Я знал цену своим рассказам — не очень высокую. А из них никто ничего сто;ящего так и не произнес.

Виктор Громыко тоже разгромил этот рассказ, но похвалил "Суббота начинается в пятницу" и "Сиамского Котенка", сказал,  что у меня есть и язык и стиль. Сделал замечания по рассказам. По существу, это самое первое квалифицированное и критическое выступление по моим рассказам, которое делал настоящий писатель. Я понял, он хочет со мной пообщаться, поэтому и дал свой новый рассказ "Правила игры". Догадывался, что меня ни в одном журнале не напечатают. Значит, надо хотя бы в нашей многотиражке пристроиться.

Мать еще летом писала, что в начале января в районе Кобулети задушили Сергея Шмелева, якобы он знал о неблаговидных делах сослуживцев, и те, из боязни, что он проболтается, задушили его. Невероятно, что такое возможно в наше время!

Я сейчас живу в такой тиши, что подобное кажется диким.  Какая ужасная смерть! В прошлом году написал ему письмо, в котором приглашал переехать в Тольятти. Мать отнесла письмо, он прочитал,  и был доволен письмом, но не ответил на него. Понять его можно, нет желания покидать места, где родился, и где, совсем не так уж и плохо. Мало кто захочет покидать курортную местность.

Из продажи вдруг исчезли мужские носки,  раньше были в дефиците простые носки, а сейчас и нейлоновых нет.  И стоит появиться в продаже, как вмиг образовывается толпа. Даже по телевидению говорили, что многие обыденные товары вдруг стали дефицитом, исчезла зубная паста, зубной порошок, где-то — туалетное мыло, у нас оно еще есть, правда, не качественное, и не широкого ассортимента, но все же, есть. Нет простыней, ситца, и всего натурального. Все поняли, что от искусственного нужно отказываться, и естественное исчезло с прилавков.

Каждый год возникают нелепые слухи, которые ходят по всей стране, в печати появляются сообщения, что повышения цен больше не будет, что деньги не будут меняться. У нас творится что-то неблаговидное, и это когда-нибудь всплывет, а, может быть, все привыкнут к подобному, и все так и будет продолжаться.

Недавно Реуцкий сказал, что меня искал Сарычев. Я удивился, заинтриговался и позвонил.  Он сказал:

— Это не телефонный разговор. Я зайду к тебе.  

Я не мог представить, зачем ему понадобился, строил различные предположения,  исходя из того, что он сейчас работает в отделе кадров, может быть, хочет предложить мне новую работу,  и в то же время понимал, что на самом деле будет то, чего  совсем не жду.

Так оно и случилось. Прошло два дня после телефонного разговора, как он пришел на работу ко мне. Ему нужна была моя пишущая машинка для кого-то, нужно перепечатать диссертацию. Я сказал, что машинка неисправна, пробивает две буквы на одно место — еще и гарантийный срок не кончился, как она стала хандрить, а в Тольятти нет мастерской, надо везти в Куйбышев.  Он выслушал спокойно, не выразил неудовольствие, порассказал заводские новости: жилья недодадут 10 тысяч метров, с бензином будет ещё хуже,  приезжали японцы, и им понравился ВАЗ,  мол,  они не ожидали, что у нас все так хорошо налажено, и рабочие живут хорошо. Провели пресс-конференцию,   рассказывали о японских рабочих, которые получают столько же, как и мы,  но в конце года получают по семь месячных окладов и могут запросто купить нашу “Ладу”.

Недавно услышал, что Савелий Крамаров получил наследство за границей и переехал туда насовсем. Белоусова и Протопопов заранее распродали свое имущество и перевели деньги в швейцарский банк,  а потом и сами сбежали. Обиделись на власть, на тренеров, которые отдавали предпочтение молодым, а они, вот такие замечательные, хранители классического прокаты, а не выпендрёжа, оказались не нужны. Думаю, большую роль сыграло обыкновенное жлобство, и понимание, что молодые гораздо перспективнее и талантливее. Так оно и получилось. Подозреваю, что они не раз и не два пожалели о своём поступке. Хотя, мы не знаем истинных причин, по каким они свалили за границу.

Как-то в разговоре я упрекнул Костина, работающего на токарных станках, и втайне страшно завидующему мне, у которого были не столь обременительные фрезерные станки:

— Ты не патриот завода.

— Я даже не патриот Родины,  и, если бы получил наследство, как Крамаров,  тоже бы удрал заграницу.

— Что тебе плохого сделали? Ты что,  в холоде и в голоде?

— А что хорошего? Свинья в хлеву тоже сыта и в тепле.

Тоже довод. Не возразишь. Непонятно, чем он не доволен? Во всем нужно винить себя, а не строй. Кто виноват, что его высшее достижение — это оператор на ВАЗе? Мог бы закончить институт,  быть начальником, и тогда бы  не жаловался,  что всем обижен. Как-то он сказал, что если бы  дали автомат и отправили в ЮАР,  то бы перестрелял всех негров.  Что ему сделали негры? Откуда такой расизм?! В детстве не читал «Хижину дяди Тома»? Выходит, не читал. Он на десять лет моложе меня, из другого поколения, из сытого.

 

21 ноябрь. В воскресенье пришел в ДК и,  поднявшись на третий этаж,  увидел Кудряшова и Галину Кальжанову.  Поговорил с ней о Мише, её сыне. Поступил в институт.

Пришел Ульянов и упрекнул меня:

— Почему не дал рукопись для книжки?

 Хотя, если разобраться, я отдал ему рукопись, а он зачем-то передал её кому-то на рецензию. Но в данный момент ему хотелось хоть на ком-то отыграть своё плохое настроение, а на меня, он уже знал, можно спускать всех собак.

Появился Виктор Громыко. В прошлый раз он вручил мне книгу с рассказами Валентина Распутина “Рудольфино”, чтобы я поучился, как надо писать. Словно я из дремучего леса и ничего не читаю. Я о Распутине и до этого был хорошего мнения из-за его рассказа «Уроки французского». Эти же рассказы оставили равнодушным, не задели, как и его повести.

Сейчас не спешил отдавать книгу, думая, что улучу, когда он освободится, заодно, и поговорим по душам. Но он уже давно беспокоился, переживал, что я не принес книгу, замотаю, и сразу спросил о ней. Я тут же вернул книгу.

Он сказал, что  мой рассказ прочитал, но сейчас он уходит,  вот номер  телефона, чтобы я позвонил ему, когда будет время. Кальжанова, стоявшая неподалёку, услышала про рукопись, и изъявила желание прочитать. Я отдал ей. Сразу договорились, что следующее собрание проведем в воскресенье, и обсудим рассказ.

Во вторник я «скользил»,  намеревался часа три посидеть в читальном зале, но по дороге домой вспомнил, что не звонил Громыко.

Как я и думал, он не стал по телефону разбирать рассказ,  предложил приехать к нему в Старый город. Я согласился быть у него в три часа. Планы мои нарушились.

Было уже 12 ч,  и я успевал только обменять книги, вернуться домой за рассказом, и ровно в три был у него.  Дверь открыла его жена. Высокая,  худая молодая женщина с некрасивым, но выразительным, подвижным, озабоченным и напряжённым лицом, словно в квартире недавно была ссора, или на ней лежал огромный груз ответственности по управлению огромного поместья. Но, вполне возможно, и она была творческой натурой, в эти минуты обдумывала гениальные строки своего творения, а тут я заявился: привечай, отвлекайся.

Я разделся, вышел Виктор и провел в свой кабинет,  небольшую комнатку с балконом. Указал на стул в торце письменного стола. Направо от меня секретер с портативной машинкой, много листов бумаги с редкими отпечатанными строчками на них. Живописный беспорядок. Это следовало понимать так, что он творит прямо на машинку, а не как другие — ручкой. Я не понял смысл такого пижонства: если написал одну фразу, то зачем брать новый лист, чтобы написать ещё одно предложение? Скорей всего, это была игра на меня. А что — это идея! Надо будет попробовать, сразу творить на машинку. Правда, я делаю много исправлений. Дописываю, удаляю.

В глаза бросилась старая облезлая икона на толстых досках, прислоненная к стене. Икона говорила, что хозяин не отстает от моды, держит хвост пистолетом, то есть по ветру.

Виктор рассказал, что машинка югославская,  продавалась в Москве небольшими партиями по 230 рублей, и он переплатил за нее всего лишь 30 рублей, хотя просили 60 рублей. Регулируется сила удара,  печатает очень легко.

На батарее сушились сигареты "Мугань".  Форточка  открыта, и в комнате  довольно прохладно. Он закурил папиросу, и я, настраиваясь на долгий разговор, тоже взял папиросу.  Дома-то не курил, а очень хочется. Сейчас же, вроде бы, и предлог появился, чтобы успокоить свою совесть.

Вошла его жена,  неся две чашки чая, вазочку с сахаром и лимоном. Я дома пил чай, поэтому  пить не хотелось, и к чаю не притронулся даже ради приличия, он же меня не спрашивал, хочу я чай или нет?

Почти все время говорил он, менторским тоном, уважая только свою точку зрения,  пренебрежительно отозвался о Горьком, не считая его великим. Константин Симонов скоро забудется, так как не оставил ничего значительного. Юлиан Семенов обыкновенный писака. Симонов,  мол, и на фронте-то не был. Я чуть было рот не раскрыл от удивления, как же он учился?! Про меня сказал, что я заблудился,  не умею выбирать писателей для чтения,  не чувствую слова, в рассказах литературщина,  красивость, так писать нельзя. Долго доказывал, что это у меня не рассказы, потому что рассказ не должен превышать 15-30 страниц печатных листов,  а у меня 39. И не повесть.

Я не спорил. Каждый имеет право на собственное мнение. Догадывался, что слова, которые он преподнёс мне, были им услышаны в московских разборках литературных сборищ, всё не в масть, как говорят картёжники, не по существу. Ему очень хотелось поразить меня своей эрудицией, умом.

За окном уже стемнело,  а он все говорил, не спеша, с достоинством. Ну да, не ему возвращаться домой в темноте, решил закругляться, и хоть как-то проявить вежливость гостя, спросил о его творческих планах.

 

Собирается писать, и пока будет сидеть на 90 рублей оклада,  который ему положили в ДК "50 лет Октября".  Предложил мне ходить туда,  мол, Ульянов ничего не даст, как учитель. А он будет готовиться к занятиям,  проводить литературную учебу.

Меня же не прельщает переться на занятия за 20 километров,  и, тем более что  не согласен с его доводами и установками на писателей. Промолчал. Не заверил, что отныне стану его учеником. Посмотрим,  что скажет о моих рассказах Галина Кальжанова — она член журналистов, считается основателем лито “Лада”.

Виктору Громыко  31 год, проучился в Литинституте имени Максима Горького, и не видел жизни, о чем же он собирается писать? Да и особым талантом не наделен, я как-то прочитал отрывок из его повести в «Литературной России», ничего особенного, ничем не затронул. Стиль обычного советского писателя. Я знал об этой практике: выпускникам литературного института предоставляли свою площадь многие столичные газеты и журналы, хотя часто материал был довольно скучноватым, но своим надо потрафлять, выводить в люди.

Дата публікації 21.06.2020 в 18:24

Присоединяйтесь к нам в соцсетях
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Юридична інформація
Умови розміщення реклами
Ми в соцмережах: