авторів

1427
 

події

194062
Реєстрація Забули пароль?
Мемуарист » Авторы » Longin_Panteleev » Обывательская тоска - 1

Обывательская тоска - 1

01.07.1846
Вологда, Вологодская, Россия

XI. Обывательская тоска

 Последние лучи летнего солнца догорают на западе; Иван Николаевич крестится и встает из-за вечерней трапезы, по обыкновению приговаривая: "Бог напитал, никто не видал". Хотя в те времена реки кишели рыбою, а в лесах проходу не было от дичи, однако обывательская еда не отличалась ни особенным разнообразием, ни обилием. Был бы в доме хлеб да соль и еще непременно квас, а что в придачу к ним поставит на стол хозяйка -- этим обыватель особенно не интересовался; на еду он смотрел как на самое последнее дело в домашнем обиходе; к тому же брюхо не стекло, рассуждал обыватель, не видно, чем набито. В течение недели даже в достаточных домах щи и каша с маслом или молоком составляли неизменное меню; но по воскресеньям без пирога, хотя бы из первача, притом обязательно с какою-нибудь начинкой, вроде гречневой каши или картофеля, никто не находил возможным обойтись. В особенно же исключительных случаях, например, в большие праздники или именины, пеклись пироги со сладкою начинкой. Уже с самого утра запах этого пирога приводил в особенное настроение всех младших членов семьи. Пирог в ожидании обеда степенно покоился на противне, прикрытый чистым холстом; но стоило матери хотя на минуту отлучиться из кухни, как вокруг него сейчас же собиралась молодая компания; вот кто-нибудь боязно приподнимет холст, и начинается внимательный осмотр: нет ли у пирога какого-нибудь случайного приростка, который можно было бы, не нарушая целости пирога, теперь же отделить, не высунулась ли где-нибудь ягодка как бы нарочно, чтобы ее отколупнуть? Строгий окрик матери, зачастую сопровождаемый подзатыльником, считавшимся самым естественным средством вразумления, заставлял компанию моментально рассеяться; но мысль о пироге крепко сидела в головах малышей и до самого обеда давала неисчерпаемую тему для тонких соображений: кому какая часть достанется -- вкусная ли серединка, или суховатый краешек.

 Однако воспоминание о сладком пироге, соблазнительный запах которого я точно сейчас слышу, отвлекло меня в сторону; я и забыл, что Иван Николаевич, как и вся его семья, собирается на покой. Но прежде чем улечься, Иван Николаевич внимательно осмотрит, заперт ли сарайчик, на месте ли коровушка; а потом и сам накрепко запрется. Тогда особенно побаивались беглых солдат и крепостных: им обыкновенно приписывались все воровства и другие недобрые дела. Что есть Михеич, обязанный день и ночь заботиться о спокойствии и безопасности обывателей, об этом никто и не вспоминал; а всяк паче всего полагался на крепкие затворы, замки да на верного сторожа -- собаку, -- их держали почти все, даже съемщики крохотных квартирок. "Все же, -- думал обыватель, -- залает в недобрый час". Да и умные же тогда были собаки: это чтобы взбеситься да перекусать целую уйму людей -- и ни-ни! И как ценил обыватель добрую собаку!

 "Себе куска пожалею, -- говаривал Иван Николаевич,- а Соловейке никогда! И преумный же он, тетенька, -- только не говорит, а все понимает. Намеднись говорю ему: "Соловейко, каково тебе живется?" Замахал это хвостом, запрыгал -- хочет, значит, показать, что ему и жить лучше нельзя. "А каково, говорю, Ивану Николаевичу?" Тут Соловейко голову опустил да хвост поджал, потом подполз ко мне и начал руку лизать -- по-своему утешать меня стал".

 Хорошая пора лето, и обывателю куда легче живется. В иную пору года уклад обывательской жизни был до крайности несложен: шесть дней в неделю трудись, в воскресенье ступай к обедне. Придя от нее и пообедавши, обыватель заваливался спать, так как девать времени было решительно некуда; соснет часика три, за чай примется; только что самовар убран со стола, как хозяйка уже принимается ужин ставить; а затем все опять торопятся улечься спать. То ли дело летом: тепло -- нет заботы о дровах, светло -- не надо тратиться на свечи или прибегать к довольно еще распространенной лучине; всегда свое молочко есть, потому что по заведенному порядку умные коровушки телятся больше о великом посте; курочки яйца несут; в огороде по времени всякая овощ поспевает; годами ягоды и грибы бывают нипочем. Ну и заработки летом по большей части прибыльные. А главное, сидит, бывало, обыватель на завалинке или у ворот своего дома, и не хочется ему встать, ни за что приняться (у обывателя во всякую минуту было дело), сидит себе и точно млеет от кругом его царящей жизни. Все-то в природе ликует, поют птички, порхают неугомонные воробьи, облако за облаком проходит по небу, откуда-то набегает волна на реке и куда-то уходит. А солнышко-то, красное солнышко, целый день и греет и светит на всех равно, не разбирая ни бедных, ни богатых, ни знатных, ни самого простого обывателя. Только одна и докука летом, что вот от мух часто приходится отмахиваться.

 Но это повышенное биение пульса природы действовало не на всех одинаково. У некоторых из тайников души вдруг поднималось что-то такое, чего в другое время обыватель и сам не сознавал за собой, -- так оно где-то глубоко было запрятано, заслонено обыденными интересами и вечной заботой о завтрашнем дне. Жизнь вообще казалась так премудро, гармонично устроенной. Мужик работает землю, по осени сходственно продает, потому что тут как раз подходит время платить подати и оброки; Котлов покупает, и если заработает копеек по десяти на пуд, то и доволен; а когда на этот же пуд Скулябин получит по полтине, не только все считают это в порядке вещей, но даже испытывают какое-то особенное удовольствие, точно эта полтина очутилась в их собственном кармане. Или вот Иван Николаевич: всю жизнь он изготовлял вкусные калачики, и как же бывал рад, если, снимая их с противня или нанизывая в вязанки, не поломает ни одного из них, потому что поломанных уже нельзя продать господам; придется самому съесть, а это не порядок. Конечно, в ходе жизни встречались, и довольно часто, явления, как бы нарушавшие предустановленную гармонию: Иван Николаевич хотя и не считал за большое удовольствие поставлять Беляеву калачики, однако смотрел на эту поставку как на дело естественное, потому что всякий промысел должен был "тянуть" начальству; но он искренно возмущался требованием доставлять еще и рыбу, так как на то существовал рыбный ряд. Никакой принципиальной связи между калачиками и рыбой не представлялось его уму.

 Одним из живых воплощений предустановленной гармонии был Беляев и, конечно, в качестве такового должен был быть закален от всякого внутреннего червя; однако и у него он порой сказывался и, что интересно, с годами все чаще и чаще стал давать о себе знать. Когда Беляев поступил на службу, то считал не только за страх, но и за совесть, расписываясь первого числа в получении жалованья, никогда его и в глаза не видать. Вот он уже более двадцати лет на службе, все так же только расписывается в получении жалованья, а в натуре его не осязает; неизбежная улыбка по-прежнему не покидает Беляева при этой операции; но иногда вдруг что-то найдет на него, и он мысленно посылает ко всем чертям полицеймейстера и еще кого-то.

 

 -- Что ты, Люба, как-то невесело смотришь? -- говорит раз матушка зашедшей к нам жене Ивана Николаевича.

 -- Ах, тетенька, опять с Иваном Николаевичем неладно.

 -- Давно ли?

 -- Вот уж вторая неделя.

 -- Что же с ним?

 -- Да затосковал; ходит, точно сонная муха; уж вы сами знаете, тетенька, какой он горячий на работе, а тут точно из-под неволи месит тесто, и как-то ни до чего ему; посадит в печь калачики, да и забудет о них, -- только не догляди, так все и сгорят. И ведь ничего не пьет, -- продолжает Любовь Александровна, -- я уж ему говорю: "Ты бы, Иван Николаевич, хоть немножко выпил". -- "Ах, отстань, Любовь Александровна; тут душенька болит, а она с водкой; противно мне на нее и смотреть-то, не только что пить".

 -- Может, в лавку за муку много задолжали?

 -- Я то же подумала, нарочно заходила к Гурлеву: много ли мол за нами? Всего подсчитали с чем-то пять рублей, а ведь случалось, что рублей по двадцати пяти должали. Уж я его самого пытала: "Да ты скажи, Иван Николаевич, что тебя мучает". -- "Ничего, так, вот подкатила сюда тоска, -- показывает на сердце. И все молчит; а то вдруг проговорит: "Кому на сребре и злате суждено пить-есть, а кому предназначена собачья жизнь; тут хоть тресни, а ничего не поделаешь. А разве это правильно, по-божески?" Ходила я к Петровне, -- многим ведь она помогает. "Принеси, говорит, квасу". Вот она какой-то заговор на квасе и сделала. "Теперь поверь, милая, всякую тоску как рукой снимет". Пьет это Иван Николаевич квас, а лучше ничего нет. Тоже говорила я ему: "Дни стоят красные, работы у нас теперь мало; ты бы, Иван Николаевич, сходил к матушке Семистрельной, помолился бы царице небесной да отслужил там молебен".

 -- Молиться, Любовь Александровна, везде можно. Вот, стань на дворе, и коли будешь молиться от чистого сердца, то и дойдет твоя молитва до бога; а если будешь думать о другом, то хоть в самом святом месте лбом пол проломи, ничего из этого не выйдет.

 Вдруг Любовь Александровна взялась за край косынки, начала ею утирать глаза и, всхлипывая, вполголоса проговорила:

 -- Боюсь я, тетенька, как бы он над собой чего не сделал: вот сват Николай Степанович затосковал, затосковал, да потом и нашли его в бане повесившись.

 -- Как тебе не грех это и думать, Люба; ты, голубушка, не убивайся, -- успокаивает матушка Любовь Александровну. -- Ведь это с ним не в первый раз; и так пройдет.

 И действительно, потоскует, бывало, Иван Николаевич недели две, самое большее -- три, и опять начнет свою обыденную жизнь.

Дата публікації 08.06.2020 в 20:24

Присоединяйтесь к нам в соцсетях
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Юридична інформація
Умови розміщення реклами
Ми в соцмережах: