Александровское время - 50

Брукзаль, 14-го (26-го) июля 1814 года.

«Зачем я не могу придать моим словам всю силу моих чувств, бедный друг мой! Вы найдете здесь самое глубокое участие, какое только мог кто бы то ни было принять в вашем горе. Только сегодня я была извещена о той невознаградимой потере, которую вы потерпели, которую потерпели все те, которые умеют распознать и оценить заслуги. Я лично не должна ли сожалеть о ней в виду тех чувств, которые она ко мне питала? Я прилагаю к этому перстень, который я выбрала для нее и ожидала случая ей переслать. В виду этого вы будете его носить, обещайте мне это. Сколько вы должны были перестрадать, какую пустоту вы должны испытывать теперь! Мне очень тяжело, что я далеко от вас в эту минуту, и если бы я позволила себе размышлять о том, на что есть воля Божия, я роптала бы на то, что Бог посылает тем, кто мне дорог, самую мучительную печаль именно в то время, когда я далеко от них и не могу предложить им моих забот. Кажется, что Бог давно судил ее достойной быть приближенной к Нему, но Он хотел дать ей насладиться еще в сестре императора самым большим счастием, и я чувствую, что она могла им насладиться. Она счастлива: она исполнила свою тяжелую задачу. Вот она теперь, быть может, со всеми теми, кого здесь оплакивала; но вы, вы, бедный друг, как вы достойны сожаления! Берегите свое здоровье. Мне не нужно вам это говорить: вы никогда не забудете тех обязанностей, которые привязывают вас к этой жизни. Бог один знает, когда и как я вас снова увижу: три недели тому назад я рассчитывала быть в Петербурге в будущем месяце, но император, прибыв сюда, решил иначе. Он считает за лучшее, чтобы я его здесь ожидала, чтобы через 6 недель съехаться с ним в Вене и провести там с ним время конгресса. Это соображение и его желание должны были заставить меня решиться на это, хотя не без труда. Я испытываю несказанное беспокойство и нетерпение вернуться в Россию, и я чувствую, что буду спокойна только тогда, когда там буду. Это испытание нового рода для меня. Бог создает иногда из положения, по-видимому, самого желательного самое тяжелое испытание. Ах, я больше, чем когда либо, уверена, что счастье и отдых существуют только в другой жизни! Я вам говорю только о себе, но я не прошу у вас в этом извинения. Я слишком уверена в вашей дружбе ко мне, чтобы не думать, что даже среди вашего горя вы принимаете участие во всем том, что меня касается. Нет таких друзей, как вы, и сладостно отдохнуть, останавливаясь в мыслях на подобном сердце. Я знаю, как страдал ваш муж, я знаю, что сделала Паша. Пусть Бог хранит эти дорогие существа, и вы еще будете счастливы в этой жизни. Скажите им всем, что я чувствую к ним и к вам. Напишите мне, надеюсь, не будет нескромностью попросить вас об этом. Разделите со мной ваше горе, и мое сердце сумеет его оценить. Говорите мне больше о той, которую вы только что потеряли, сообщите мне все подробности ее последних минут. Мне настоятельно нужно их знать. Прощайте, бедный, бедный друг, да поддержит вас Бог».

Это письмо наполнило меня благодарностью и чувством покорности. Одна лишь глубокая привязанность к императрице могла в это время облегчить тяжесть моего сердца.

Моя жизнь изменила свой характер. Верный и надежный друг не существовал больше, мне нужно было всецело бы открыть свое сердце друзьям, а у меня не было больше этой дружбы, которая не переставала бы меня поддерживать. Сердечные привязанности, которые мне остаются, требуют с моей стороны полного самопожертвования. Я безропотно этому покоряюсь: когда Бог отнимает у нас дорогой предмет нашей привязанности, он нас привязывает к себе с большей силой. Некоторые рассудительные люди мне говорят, что когда имеешь таких детей, как мои; можно утешиться. Но детей, которых я люблю и обожаю, я имела также и при жизни моего друга. Как будто у меня было ожерелье из драгоценных камней, которое составляет основание богатства, лучший камень потерян и не может быть заменен, ожерелье разрушено. Надо чувствовать, чтобы судить, и нельзя прикладывать свою точку зрения к чувствам других. Каждый по своему принимает удары судьбы.

Вернувшись в свой городской дом, я испытала массу ощущений, которые мне трудно будет выразить. Комната, в которой скончалась m-me де-Тарант, дороже мне всех сокровищ. Я спала в комнате рядом, и мне часто казалось, что я слышу ее стоны. Мои друзья посещали меня, герцогиня продолжала высказывать мне свое участие и привязала меня к себе на всю жизнь.

Почти в это же самое время приехала в Петербург Аглая Давыдова, урожденная де-Грамон. M-me де-Тарант чувствовала в этой молодой женщине истинную любовь. Ее несчастия, ее молодость, опасности, окружавшие ее, требовали для нее опоры. Мой уважаемый друг взял это на себя. Благодарность и привязанность к ней Аглаи возбудили мое участие. Доверие, которое она мне высказала, заставило меня попытаться быть ей полезной. Осмеливаюсь думать, что я имела счастье предохранить ее от некоторых опасностей. Но пустота, которую я испытывала и до сих пор испытываю, останется навсегда тою же самою.