Я узнаю окрестные предметы
Осенью 2015 года я решил съездить в родные места. Вот дом, в котором прошло мое детство, отрочество, да и часть юности.
Дом стандартный, обычный, кирпичный. Находится в самой сердцевине микрорайона.
В общем и целом почти всё осталось на своих местах, даже коммерческих говнокиосков налепили там совсем немного. Дома стоят, и кирпичные девятиэтажки, и панельные пятиэтажки, хотя говорили, что их якобы будут все сносить.
Чтобы съездить в детство, я сел неподалеку от метро Сокол на трамвай номер 28, доехал до остановки "Улица Тухачевского". Тут наляпали магазинчиков, хотя сохранилась и парикмахерская, в которой я стригся много-много раз...
И двинулся к дому. Вот наш подъезд
Справа от входа - окно квартиры на первом этаже, где жил очень интересный человек, Гавриил Эммануилович Пинес, или просто Гаврила, как его называла мама. Это был настоящий русский интеллигент, секретный физик или нечто в этом роде. Он был слегка горбат, очень вежлив, даже галантен, и, как ни странно, подружился сначала с моим двоюродным братом, Галиным сыном, тогда еще ребенком, ну а затем и со всеми нами.
У Гавриила Эммануиловича было две жены. То ли обе бывшие, то ли только одна из них, но они обе часто к нему приезжали, занимались хозяйством, а он с ними (по очереди) ходил на лыжах или отправлялся в туристические маршруты с рюкзаком и палаткой, ездил "за туманом и за запахом тайги". Был явным неисправимым шестидесятником. С нами Гаврила много общался, брата учил уму-разуму, а со взрослыми у него было много точек соприкосновения и общих тем для разговоров.
Жили в этом подъезде и другие любопытные экземпляры и занятные люди, правда, уже не совсем из интеллигентской прослойки. Например, наш сосед по этажу, называвший себя Александр Борисович, хотя по паспорту он был Авиэзер Борухович Брест. Он был пенсионером, к нему я ходил слушать вражьи голоса, так как у него был транзистор, а у нас тогда еще не было.
А его жена Геня, кассир Универсама, одного из первых, расположенного близ метро "Октябрьское поле", была типичной "кумушкой". Только она не сидела на лавочке перед подъездом, а неутомимо собирала все сплетни и слухи. Узнавала первой, кто с кем спит, к кому ходит любовник/любовница, кто вот-вот женится или разведется, о чем с удовольствием нам рассказывала, хотя нам это было не слишком интересно. Меня вообще отсылали в другие комнаты, но я все равно слушал.
При этом Геня была добрым и отзывчивым человеком, всегда нам по-соседски помогала.
Когда я уже стал журналистом, она все время спрашивала, о чем я пишу. Я передавал ей номера "Недели" с моими заметками, но она жаловалась, что не могла их найти. Когда же я показал ей, ткнув пальцем в подписанную мою фамилию, Геня заохала: "Так я ж это читала, но не знала, что это ты написал!"
Оказывается, Геня, как и подавляющее большинство читателей газет, никогда не смотрела на подпись, только на заголовок. Массового читателя совершенно не интересуют авторы чтива, и авторское тщеславие журналистов зиждется на зыбучем песке.
Еще в подъезде жили две Вали, одна с шестого, другая - с восьмого этажа. Обе Вали были простыми русскими бабами, крикливыми, хабалистыми, как я теперь понимаю - внешне довольно привлекательными, хотя и стремительно полневшими. Обе работали в торговле. С ними почему-то подружилась мама, особенно с Валей с восьмого этажа, у которой был муж Йонас, латыш-милиционер, спокойный и строгий, он уравновешивал свою базарную супругу. Валя трудилась в промтоварном магазине, периодически что-то нам доставала, в том числе хорошие ценные книги.
Муж другой Вали, Володя, был водитель и алкоголик, явление противоестественное, но широко распространенное.
Еще в подъезде жил интеллигентообразный мужичонка с залысинами, которого я прозвал Прообразом. Дело в том, что на поминках по вышеупомянутому Александру Борисовичу, в похоронах коего участвовал чуть ли не весь подъезд, этот мужчина (его имя-отчество я забыл) произносил тост и сказал, что покойный выглядел в гробу "словно прообраз", причем ему так понравилось это сравнение, что он повторял его в течение всего застольного мероприятия. Так и сам стал Прообразом. С моей легкой руки его никто из наших иначе не называл.
Наконец, чтобы завершить сагу о подъезде, скажу, что жил там некий пенсионер номенклатурного вида и по фамилии Шепилов. Был ли это тот самый "примкнувший к ним Шепилов" или просто однофамилец, я так до сих пор и не знаю.
Жил там еще полковник Рабинович. Естественно, тыловик, где-то служивший по хозяйственной части. Но он ни с кем из нас и наших хороших знакомых не общался.
А в доме, в другом подъезде, жил еще некий Василий Васильевич, председатель домкома, надоедливый общественник, который вечно приставал и придирался к нам, когда мы гуляли с собаками.
Так вот, однажды наш пес Тим этого хмыря чуть не покусал. Гулять с собакой вышла мама, а Василий Васильевич подскочил к ней, сильно размахивая руками. Тиму это так не понравилось, что он с рыком бросился на общественника. Тот трусливо удар и больше к нам не приставал. Хотя пес до и после этого подобных подвигов не совершал, и вообще был трусоват, очень боялся доберманов, догов и разных прочих окрестных кобелей.
Наконец, в соседнем подъезде жила прекрасная женщина Людмила Павловна, которая вылечила и таким образом спасла моего кота. В нашей квартире жили две собаки и кот, но об этих друзьях человека я обязательно расскажу отдельно.
Вот я стал вспоминать соседей по подъезду и дому - и даже удивился: сколь многих я помню. Не всех по именам-отчествам, но хотя бы по внешности, и они проходят перед моим внутренним взором. Мы постоянно общались, периодически заходили другу к другу в гости, хоронили и гуляли на свадьбах друг друга... А в своем нынешнем подъезде я практически никого не знаю, даже на своем этаже. Такая вот настала некоммуникабельность и разобщенность
Вот улица Паршина. Улица моего детства. Как ни странно, вокруг этого перекрестка почти ничего не изменилось. Эдакий островок прошлого, не загаженный безобразной, бездарной, бессмысленной и беспощадной застройкой имени Юрия Лужкова, которой полным-полно в микрорайоне.
Даже в собачью площадку, где я когда-то гулял с нашими псами, втюхали здоровенный домище. И у соседней школы, куда ходил мой двоюродный брат, отрезали кусок территории, чтобы и туда вставить дом.
А вот так называемый "Иностранный дом". Там жили семьи военнослужащих из стран Варшавского договора, работавших в Москве. Хоть они были гражданами братских соцстран, советских людей к ним не подпускали, огородили двор забором, а на входе был КПП.
Тем не менее дети из Иностранного дома прибегали в наш двор. Помню, я демонстрировал двум девочкам-мадьяркам свои "знания" их языка: "Нем тудом мадьяр", то есть "Не говорю по-венгерски". Девочкам это нравилось, да они сносно изъяснялись по-русски, так что языкового барьера, в отличие от забора между нашими домами, между нами не было.
Забор, как видите, сохранился, хотя и весь в дырках. Кто теперь живет в том доме, понятия не имею...
А вот библиотека, где я впервые в жизни прочитал Шекспира. Да, было такое! В читальном зале я сначала взял и долго изучал Театральную энциклопедию, так как мне это было интересно, а потом перешел к "Вильяму нашему Шекспиру". Начал я, как это ни парадоксально, с "Бури", затем почему-то перескочил на "Юлия Цезаря", и лишь потом стал читать "Гамлета".
Мне понравилось. До того понравилось, что читаю и перечитываю по сей день. Когда же читал в первый раз, было мне лет 13-14. И тогда я читал, разумеется, в русских переводах. С Шекспиром в оригинале впервые познакомился в девятом классе, года два спустя, после чего очень хорошо, местами наизусть, знал весь шекспировский корпус. Да теперь забыл, к сожалению. Но это уже другая, очень грустная, история деградации моей деятельности и личности
