Нашу детскую жизнь, по сравнению с сегодняшней детской жизнью, можно назвать вольницей. Родители нас практически не контролировали. Во-первых, потому, что доверяли. Во-вторых, у них и вариантов не было – сами-то они с утра до позднего вечера работали. Правда, уравнивалась наша вольница тем, что тогда никто никому не был чужим. Все дети были, как бы, общие, что ли, и росли под надзором всех взрослых.
Мы с братом Серегой, который был на два года старше меня, после школы ходили обедать в единственную в поселке столовую. Она располагалась в центре Эльгена рядом с пивнушкой, которую, не знаю почему, все называли «Голубой Дунай». На обед мать нам выдавала по пять рублей. Это были вполне приличные по тем дореформенным временам деньги.
Хлеб в столовой тогда был бесплатным. Мы покупали по порции жареного лука за рубль двадцать копеек, а сдачу копили, складывая деньги в коробку из-под папирос «Казбек». И, когда она наполнялась, тратили их на покупку книг и каких-нибудь сладостей для «штаба».
Штабом нам служил, отгороженный кусками фанеры, картона и досок, небольшой угол на чердаке нашего дома. Туда мы с братом периодически забирались после школы и сидели, беседуя обо всем на свете, по нескольку часов, до тех пор, пока не приходила с работы мать.
Экономия на обедах долго сходила нам с рук и раскрылась неожиданно. Мама наша работала воспитателем в детсадике, тоже единственном в поселке. И одна из «столовских», у которой ребенок ходил в садик в группу, где мать была воспитателем, видимо, чувствуя что-то неладное, рассказала ей про наш странный рацион.
Надо сказать, что нас родители никогда в детстве не били. Максимумом «зверства» содержала небольшая постановка, которую пару-тройку раз разыгрывал отец, когда какие-либо наши пакости, видимо, переходили все границы. Отец грозно и громко отчитывал нас за наши грехи, доставая при этом из гардероба широкий офицерский ремень. Затем несколько раз бил этим ремнем по столу, сопровождая этими ударами ключевую фразу: «чтобы это больше никогда не повторялось, поняли?» Мы дружно кивали головой, соглашаясь, и на этом «экзекуция» завершалась.
Такой же разговор с нами был и по поводу наших обедов. Мы стояли перед родителями, глядя в пол. Нам, правда, было стыдно потому, что отец повернул все дело так, как будто мы их, наших родителей, ославили на весь поселок. На следующий день мать пошла вместе с нами в столовую и попросила кассира проследить за тем, что мы едим.
