«А они падали?»
Жаль, что в характеристике, биографии или CV не предусмотрена хорошая строчка «За время прохождения службы не потерпел катастрофу ни один приписанный к полку самолет» (у полковников, может, и предусмотрена, но речь не о них). То есть самолеты, к сожалению, падали, но при нас где угодно, только не у нас: невеселую информацию раз-другой перед строем зачитывали, но та касалась других частей.
При нас было так. Метеорологи поразительно точно предсказывали погоду на несколько часов вперед. Правда, их шаманскому чутью значительно способствовала метеоразведка: перед полетами окрестности облётывались на спарке МиГ-15 (этого малыша уже давно всерьез не принимали, а чтобы облака посчитать, он в самый раз. Залетел к нам на МиГ-15 командир дивизии. Вылезает из кабины одетый почти по-домашнему, без привычного скафандра и в тапочках). Случалось, солнышко светит, безветрие, птички вот-вот запоют и впереди прекрасный денек (если б не полеты). И вот на таком фоне товарищ майор сообщает выстроившимся перед ним нам: «Через два часа ожидается снежный заряд. Полеты отменяются. Будем заниматься тем-то и тем-то!» Через два часа сваливается темень, пурга стеной, и кроме того, что делать то-то и то-то, и впрямь ничего не остается (вообще-то, остается, но кто ж нам даст поспать).
Тут надо сказать, что атрибут «всепогодный», имеющийся в характеристике истребителя-перехватчика Су-9 и не только 9, и не только Су, не должен вводить в заблуждение. В то, что этот суровый агрегат умел делать в плохую погоду, посадка не входила. Поля вокруг были засыпаны алюминиевыми иглами, облака из которых служили для отработки боевых действий в воздухе в условиях радиопомех (и которые, позже валяясь в траве, смертельно не нравились колхозным коровам). Но чтобы сесть, ВПП надо было видеть глазами.
Однажды в пассах метеорологов и расписании ночных полетов что-то не сложилось. Мы были в зоне предполетной подготовки, проверяя самолеты перед следующим вылетом, когда туча, начиненная снегом, устроилась прямо над полосой. По меньшей мере один самолет был еще в воздухе, приближаясь к аэродрому. То ли у него кончалось горючее, то ли был предупрежден слишком поздно. На наших глазах он вынырнул из низких облаков перед самой ВПП, но сбоку от нее: он садился как бы по диагонали. Рядом с нами находился товарищ того пилота. От волнения он закурил и, не отрывая взгляда от самолета, вскочил на какое-то возвышение. Возвышение оказалось емкостью с надписью «Огнеопасно!» Тем временем сушка коснулась бетона полосы и через несколько секунд, практически, как нам показалось, не снизив скорость, ушла в поле, в снежную пелену. Стало тихо.
Не знаю, что этому способствовало – мастерство летчика, снежный покров или «правильно» смерзшаяся почва, без кочек и колдобин, но самолет не перевернулся, не рассыпался, не загорелся. Перехватчик стоял, наклонившись вперед и опираясь на покалеченное переднее шасси. Топливные баки под фюзеляжем были искорежены, будто их пустили своим ходом с Эвереста, и как бы давали понять, что могло произойти со всем самолетом. Родившийся в рубашке, а то и в двух, пилот был жив и здоров.
БэДэ
По сути, боевое дежурство было тем, ради чего в части осуществлялось все остальное. Бэдэшники проводили свои сутки в ожидании нарушителя воздушных границ или просто оказавшегося вблизи границы летучего объекта, чтобы пустить в дело дежурное звено истребителей-перехватчиков. Чаще всего поднимали в воздух только один самолет, а то и вовсе успевали лишь запустить двигатель и – отбой. Мы спросили раз у летчика, вернувшегося с «тревожного» задания, что там, в небесах, происходило-то? «Да летал один натовец на F-4 в нейтральной зоне. Помахали друг другу ручкой и разлетелись». Тревоги объявлялись относительно редко, не каждую смену, самолеты поднимали еще реже, а в дежурстве надо было участвовать довольно часто – от одного до трех раз в неделю.
Один из нас четыре часа подряд проводил на посту, охраняя звено – это вместо двух, чтобы за сутки у каждого получалось два дежурства через каждые восемь часов, а не четыре дежурства через каждые четыре. Остальные свои восемь часов спали или считали убиенных комаров, складывая их в кучку – у кого больше: «шестьдесят семь, шестьдесят восемь…» Пилоты могли бы спать и все двадцать четыре часа, но время от времени надо было есть. Рассказывали о летчике, вскочившем в кабину чуть ли не в трусах, но вернувшемся из полета при полной экипировке. Возможно, в основу положен реальный случай, но именно на такое способен лишь Брюс Уиллис на съемочной площадке. Человек, надевший скафандр в кабине летящего истребителя, может смело бросать нищую военную авиацию и зарабатывать трюками.
Это летом. Зимой в сильный мороз четырехчасовое стояние требовало особой подготовки. Мы надевали на себя все, что можно было надеть, включая бушлат, а поверх бушлата – тулуп. На ногах – валенки. Лицо защищало сложенное вчетверо полотенце. На голове – плотно облегающий мягкий «технический» шлем, поверх которого напяливалась ушанка. Голова поворачивалась вместе с корпусом. На шею наподобие того, как немцы из кино вешали автомат, вешался карабин. Но при этом шмайссер у немцев висел правильно – рожком и спусковым крючком вниз, а карабин у нас болтался всем этим вверх. Прицельно стрелять в таком положении можно лишь обладая серьезными анатомическими дефектами. Таким образом мы достигали идеальной небоеспособности с очень ограниченными возможностями не только передвигаться, но и слышать. Часового можно было брать голыми руками (если нашелся бы тот, кто захотел это делать при минус тридцати-сорока). Единственное, на что можно было рассчитывать в экстренной ситуации, – такой куль с часовым внутри выглядел хоть и не устрашающе, зато очень смешно.
Закуклившись подобным образом, я бродил вокруг самолетов и развлекал себя тем, что бубнил превосходные импровизации в духе blues & jazz для ударных и бас-гитары, которые тут же забывал. Жаль, что не было возможности записать партитуру, да и не умел никогда. В один из моментов творческого подъема откуда-то из-за моей же спины возник проверяющий. Запыхаясь, он сообщил, что еще не видел столь глухого, но так быстро перемещающегося часового. Вот что делает хорошая музыка.
Если не было плановых полетов, ночную тишину изредка нарушало лишь далекое пение рожков огнетушителей, да еще реже – рев мотоциклов и выстрелы, доносящиеся с взлетной полосы. Услышав такое впервые, я повернул карабин как надо и приготовился. Но старики лениво объяснили: «А, это офицеры по полосе гоняют. Зайцев».
Однажды слово «трибунал» явственно замаячило над моей головой. Я его почти видел: так дома на нашей улице пламенела неоном, неукоснительно подмигивая одной буквой, надпись «Гастроном» над входом в гастроном. Мы готовили звено сушек для стояния на боевом дежурстве. Существовал строгий порядок: по возвращении в технический домик после работ инструмент раскладывался по соответствующим ему и выкрашенным в красный цвет углублениям. Чрезвычайно правильная вещь, как раз для таких олухов. И вот, раскладывая, я обнаружил, что не хватает большой Т-образной отвертки. Меня бросило в жар, и я бросился на площадку БД.
Пока я бегу этот километр, расскажу. Посмотрите на снимки Су-9. Впереди виден радиопрозрачный конус нашей РЛС, вокруг которого расположено входное сопло. Во время профработ или ремонта мы через лючок в корпусе отсоединяли станцию от конструкции и выкатывали вперед, чтобы можно было добраться до ее внутренностей. При первом удобном случае станция стремилась откатиться к исходному положению, срабатывали защелки, и она снова «прилипала» к конструкции. Чтобы спокойно работать, мы стопорили станцию отверткой. Там я ее и оставил.
Теперь представим. Вариант номер один, лайт: экипаж поднимают по тревоге, производится запуск двигателя, отвертка в момент засасывается компрессором, кроша его лопатки, двигатель всмятку. Расстыковка самолета, ремонт. Вариант второй, маловероятный, но зато какой! Производится запуск двигателя, РЛС под воздействием входящего потока воздуха зажимает отвертку, самолет начинает взлет, вибрация делает свое дело, отвертка освобождается и влетает в движок, движок выходит из строя уже в воздухе… Конец. Никогда идея всеобщего и полного разоружения не была мне так близка, а площадка боевого дежурства – такой далекой.
Слава богу, двигатель не запускали. Мне удалось без лишних объяснений вскрыть лючок, достать злополучную отвертку и все закрепить. Мне удалось вернуться и положить отвертку на место, прежде чем ее отсутствие заметил наш капитан. Мне очень-очень повезло. А уж как повезло ни о чем не подозревавшим самолетным техникам, не говоря о пилоте!
Если бы все это случилось, скажем, в Пярну, где вылеты с БД по тревоге происходили по нескольку раз в день, вероятность ЧП была бы на порядок выше. В Пярну стояли Яки-28, специализирующиеся на низколетящих целях, поэтому их постоянно и дергали. Видимо, враг подкрадывался к пярнуским пляжам не на фантомах, а средствами сельхозавиации, на воздушных шариках или стаей гусей. Другое дело, что в точности воспроизвести свой опыт в Пярну я бы не смог: у Яков иное телосложение, и расположение РЛС с движками никак не связано.
Пожар на БэДэ
Загорелся домик метеорологов. Домик располагался около участка боевого дежурства, а дежурили в тот раз мы. Все, кто был свободен, бросились туда.
Уже подъехала пожарная машина. В темноте сновали люди. Из домика, не объятого пламенем, но полного едкого дыма, тащили все, что можно было вытащить. Вскоре без противогазов в помещения было не сунуться, да и вынесли уже почти все, за исключением увесистого сейфа. Нам оставалось то, что спасено и теперь в беспорядке валялось в февральском снегу, убрать в безопасное место. Только пожарные еще ныряли в дым и выскакивали оттуда, недовольно размахивая руками.
Недалеко от входа, за углом горящего зданьица я заметил странный черный ящичек, схватил его и потащил к другим спасенным вещам. Он оказался не по размерам тяжелым, как свинцом набитым, но я, чтобы не мешался под ногами, не поленился отнести его подальше.
Вскоре активность пожарных заметно усилилась. Они все чаще стали заскакивать в домик и выскакивать обратно, и теперь не только размахивали руками, но и сердито кричали в свои противогазы. У меня стало складываться впечатление, что они что-то искали. Я поинтересовался. Искали аккумуляторный фонарь, черный такой ящичек. А! Я ж такой видел. Сейчас покажу, где он.
Пожарные не могли понять природы таинственного и малопродуктивного перемещения их инвентаря туда, где нет пожара и светло, и были мне крайне благодарны.
Начальством же наше активное участие в тушении горящего объекта на боевом дежурстве осталось неотмеченным. А жаль.
