Спорт
Если беготня нам полагалась, так сказать, по должности, то тяжести и бокс были делом добровольным. Культуризм уже добрался до армии; штанга с набором дисков и прочее железо ютились на нашем, втором, этаже в небольшой комнатке. При занятиях фактор второго этажа не особо учитывался, и когда асы бросали оземь свои сто пятьдесят, охватывало ощущение, что штанга вот-вот улетит вместе с деревянным перекрытием на головы тех, кто под нами – то ли на охранников, то ли на автороту. Однако штангой мы дорожили, поэтому своими ощущениями с посторонними не делились, и те жили относительно спокойно, не связывая ежевечерний грохот с возможными последствиями. Думаю, под нами все же располагалась флегматичная рота охраны. Автомобилисты давно бы прибежали, захватив монтировки.
Несмотря на то, что до армии иной раз после тренировок приходилось ложку держать обеими руками, никаких особых успехов я тогда не добился. Физически к армии был готов, можно сказать, наполовину. В армии дело пошло в гору. Тренировки считали в тоннах. 12 тонн считались нормальной, хорошей тренировкой. Народ тягал по 80-100 и более килограммов, иные монстры подтягивались по 25 раз, а отжимались вообще немеряно. Я скромно возился со своими 60-70 килограммами и к второму-третьему году подтягивался 11-12 раз. Все нормативы сдавал успешно. Однажды во время марш-броска километров в десять (это когда можно бежать, а можно не бежать, но чтоб быстро) в порядке неотложной помощи пришлось навьючить себя несколькими дополнительными карабинами, мешками и противогазами. Сейчас, когда обнаружилось, что ноги и без сапог что-то да весят, эти средненькие по тем временам показатели являются пределом беспочвенных мечтаний.
Наиболее продвинутые питали свои мышцы чем только могли и пили чай с шестью кусками сахара. Я, если удавалось, съедал перед или вместо обеда полбатона с полулитром молока. А то и батон с литром. Молоком с батоном мы увлекались с Тойво Р. Покупали на двоих и делили пополам. Тойво был идеально сложенным парнем ростом под 185 см, в мирной жизни столяром и лыжником-спортсменом. В душе я ему немного завидовал.
Поручили нам доставить на далекий голодающий пост двадцатилитровый термос с обедом. Тойво нашел длинную палку, продел ее сквозь ручку термоса и мы стартовали: Тойво с шестом на плече, задавая темп, впереди, я, пытаясь подражать ему, сзади и термос посередке. Шест давил и скатывался, плечо болело. Я изнывал от неудобств, то и дело меняя плечо и не отставая лишь потому, что был на жесткой сцепке. Тойво пришел к финишу бодрым и отдохнувшим.
Одно радовало: при всех своих данных Тойво не мог подтянуться ни разу.
Стремление к хорошей физической форме было обязано не только моде на мышцы. В определенной степени она, хорошая форма, была гарантом относительно спокойной жизни, не говоря уже о том, что в комплекс обязательной физической подготовки входили довольно простые, но требующие тренировок и силы упражнения. Мне не давался конь. На сей раз деревянный, гимнастический. Его не надо было запрягать, зато через него надо было уметь прыгнуть. Так, чтобы, взлетев с пружинного трамплинчика со стороны хвоста и в полете энергично оттолкнувшись от крупа руками, красиво приземлиться перед мордой. Если для увеличения количества подтягиваний и отжиманий главным было не лениться, то в данном деле требовался элемент решительности.
Конь пасся на спортплощадке. Решив начать с малого, я укоротил его ноги до минимальной высоты, разбежался и – все получилось. На одно деление удлинил ноги. И снова все получилось. Метод поэтапного укрощения оказался настолько успешным, что за один выходной я достиг небывалых высот. До пика оставалось совсем немного. Я разбежался, воспарил, и… с размаху шлепнулся задом на руки как раз в тот момент, когда что есть сил пытался ими оттолкнуться. Сильнее впечатлений было только недоумение, что кисти рук еще на месте. Пришлось, после того, как конечности пришли в норму, начинать все сначала.
Уже по своей инициативе мы модифицировали это упражнение, перенеся его в закрытое помещение. Выбирали койку, перед торцом (то есть, спинкой) которой было достаточно места для разбега. Перед этой, как правило, задней спинкой ставились на пол одна на другую две, а то и три табуретки. Задача была в том, чтобы, разбежавшись, пролететь над табуретками, спинкой и плашмя приземлиться на мягкий «панцирь» койки, желательно, попав головой на подушку, а не ткнувшись в изголовье. Несмотря на всю требуемую филигранность исполнения, я не помню случая, чтобы приходилось кого-то отделять от передней спинки. Главное, не забыть произвести перед полетами техосмотр койки, ибо параллельно и независимо существовал еще один вид развлечений: тайком от владельца спального места рама койки рассоединялась со спинками, и конструкция, прикрытая одеялом, продолжала держаться «на честном слове». При малейшем сотрясении все вместе с владельцем валилось на пол. Стальное изголовье с большой долей вероятности могло уложиться последним, сверху.
Что касается бокса, то все произошло быстро и почти безболезненно. Моему знакомому, девяностокилограммовому Деменко очень хотелось побоксировать. Почему-то в качестве спарринг-партнера он выбрал меня. Думаю, с ним просто никто не хотел связываться (и старики его не трогали, и в командиры отделения возвели, оценив окружность кулака), а меня он как приятеля надеялся уговорить. И оказался прав: я, поторговавшись, в конце концов, уступил. Договорились, что с его стороны все будет вполсилы. К тому же мне все еще хотелось новых ощущений, а боксерских перчаток я до сего момента не надевал.
Долго ждать новых ощущений не пришлось: мы немного попрыгали вокруг друг друга, а потом он помог мне подняться.
Как бойцов технического характера, воевать нас почти не учили, если не считать нескольких стрельб небольшим количеством патронов. Правда, бегали много. И вот когда мы уже были готовы считать бег основным приемом обороны, капитан, ответственный за физподготовку в полку, устроил занятия по элементам рукопашного боя.
Ни о каких «захватах пальцами за глазницы с броском» речи, конечно, не было. Мы выстроились перед гимнастическим матом, на который взошел наш инструктор. «Сейчас я вам покажу, как сбить противника с ног», – сказал капитан. Взгляд его упал на С., взиравшего на капитана с ухмылкой деревенского дурачка. «Солдат, подойдите!» – потребовал капитан. С. нестроевым шагом подошел и встал напротив капитана. «Смотрите!» – капитан схватил С. за рукава гимнастерки. Бац! С прежней ухмылкой деревенского дурачка С. стоит над капитаном, растянувшимся на мате. «Неправильно действуете, солдат! – вставая, произносит капитан. – Повторить!» Повторили. Капитан лежит, С. стоит и ухмыляется. «Короче говоря, поняли!» – подвел капитан итоги занятий.
В столовой
До столовой мы, как все приличные люди, ходили строем. За пять метров до дверей столовой строй распадался. Никакая сила в лице старшины не могла удержать порыва нашей эскадрильи. Тридцать человек одновременно протискивались через двери столовой и, ворвавшись в помещение, бросались к столам. После молниеносной схватки за больший кусок хлеба и мяса все рассаживались – по десять за один стол. Дележка масла и сахара происходила уже в более спокойной обстановке. Делил обычно один из стариков. Основа распределялась поровну, например, по два куска рафинада на человека, после чего между стариками расходился остаток. Если еда удавалась, раздача из котелков первого и второго сопровождалась выкриками с мест «Эй, насыпь еще!», сколь бы жидким ни было и первое, и второе. За черный хлеб не дрались; случалось, разрезанным вдоль кирпичом черного хлеба дежурные по завершении трапезы протирали столы.
В отличие от повседневных гречневой размазни с сельдью, толченой картошки, да побывавшей в горячей воде желтой крупы, вторые блюда праздничного меню пользовались популярностью. Чаще всего в красный день календаря подавали макароны по-флотски или уже совершенную экзотику – пару небольших котлеток. Неплохо кормили и после ночных полетов, потому что тем же, что и офицеров.
Ясно, что в столовой кто только не воровал. Но ненавидели того, кто, сидя за окошечком в стене, выдавал дежурным сахар и светлый (говорили, что это кукурузный) хлеб. Он напоминал кустодиевскую купчиху в гимнастерке, раздражая своим неформатным видом, как и недосягаемостью, еще больше.
Народное недовольство имело и экономическую основу. Рядовой-неспециалист получал, кажется, 3.80 рублей в месяц, если не меньше, и для многих, особенно курильщиков, столовая была фактически единственным источником пропитания. Лично у меня финансовое положение было более-менее, а со временем и значительно улучшилось – на третьем году я как специалист первого класса и командир отделения получал дополнительно рублей двенадцать-пятнадцать. Еще по десятке присылала мама (перед самой демобилизацией этими обстоятельствами воспользовался один из знакомых, и кое-что, планируемое на первое время после демобилизации, ушло в обмен на честное слово советского офицера – «земляка и своего парня», попавшего в суровый и, видимо, бесконечный финансовый кризис). При таком богатстве особо несносный обед можно было проигнорировать или дополнить продуктом из магазинчика или буфета, располагавшегося в соседней части. Но на холодном пайке долго не продержишься, поэтому в столовую мы все-таки ходили.
Переждав столпотворение у входа, я часто подходил к столу последним. Удивительное дело, насколько могут придать чувства независимости и собственного достоинства несколько рублей в кармане.
На боевое дежурство еду нам доставляли из той же столовой в термосах. В таких случаях ввиду отсутствия излишеств в образе буфета или заначки в тумбочке к составу обеда мы относились менее критично. Лишь один раз наше, в общем-то, непритязательное общество его решительно отвергло: откинув крышку термоса, народ обнаружил муху, плававшую поверх борща. Если абстрагироваться от мухи, явно попавшей под крышку в последний момент, борщ после более чем шести часов, отделявших нас от завтрака, практически не имел недостатков. Я поразмыслил, взвесил риски, и уже было открыл рот с тем, чтобы как вариант предложить попросту удалить верхний слой. И тут же вернул его в исходное состояние: озвученная товарищами характеристика кухонной бригады не оставляла сомнений, что этим предложением вход в компанию уважаемых людей я для себя закрою.
Таковым было мое участие в единственной и недолгой коллективной голодовке.
