Ранней весной 1946 года мы получили дачу в местечке Громово. Стоял наш домик еще недостроенным на горушке близ озера. Постепенно мы его обживали. Вас Васич очень любил это "поместье". Достали лодку. Многие годы нашей совместной жизни отдыхали мы с ним только там. Бывало, выедет он на середину озера и там думает о роли.
Интересен был метод работы Меркурьева. Он никогда не учил текст громко. Никогда не расхаживал по комнате. Он или сидел в своем кресле, или лежал на своей огромной кровати, весь обложенный книгами, справочниками (среди которых особое место принадлежало "Толковому словарю" Даля), и бормотал текст. Он его "пропускал" через себя. Помню, в пьесе "Артем" (1970) он играл священника. Этот священник говорит о Монтене. И Васич добыл "Опыты" Монтеня, прочитал их, добираясь до сущности роли. А роль-то была совсем маленькая! Иногда бывало так, что мы сидели за обеденным столом, разговаривали всей семьей о делах насущных, а Васич молчал. Потом он вдруг начинал говорить. Мы никак не понимали, о чем это он? А потом выяснялось, что он прочитал монолог, который только что выучил. Но это была такая правда и органика, что сразу и не поймешь, говорит ли он с нами или высказывает какие-то свои мысли будущего образа.
Если что не ладилось, Меркурьев никогда не обвинял партнера, а искал причину в себе. Вот, например, репетировалась в театре пьеса Л. Шейнина "Тяжкое обвинение" (1966). Василий Васильевич играл секретаря обкома партии Сергея Ивановича. Логинова играл Н. К. Симонов. Играл он очень хорошо, эмоционально, но переживал роль "внутри себя" и ни разу не взглянул на партнера. Поэтому Меркурьеву найти общение с Симоновым было чрезвычайно трудно. Однажды, сидя у телевизора и смотря картину "Человек-амфибия", где Симонов играл отца главного героя - Ихтиандра, Вася даже вскочил со стула и воскликнул: "Смотри, смотри, Коля общается с сыном!" И добавил после глубокой задумчивости: "Значит, я был виноват". Напряженные поиски сути роли, глубины характера всегда были свойственны Меркурьеву.
Но вернемся снова к 1946 году. В театре шли репетиции пьесы Б. Лавренева "За тех, кто в море!". Меркурьев играл Максимова. Он очень взволнованно рассказывал, что чувствует, что от него ждут какого-то приподнятого героя. Один раз он даже хотел упасть со стула, чтобы разрушить шаблонные представления о герое. Но в конечном итоге партнеры к нему привыкли - к его мягкости, к его обаянию.
В театре появилась пьеса "Глубокие корни" А. Гоу и Д'Юссо. Меркурьев загорелся ролью Бретта, негра, пришедшего из армии. Роль эта не совсем подходила ему, но он рассматривал ее как какое-то преддверие к Отелло. И все-таки играл в очередь с В. Э. Крюгером.
В 1948 году Меркурьев играл роль Восьмибратова в "Лесе". Он сам считал эту роль своим большим достижением. Как-то позднее мы были на его творческом вечере, где, по обыкновению, показывались куски из фильмов. Среди отрывков был и отрывок из "Леса". Просмотрев его, Вас Васич сказал мне: "Как он здорово играет!" Он сказал это про себя. И задумался.
В это же время в кино Василий Васильевич снялся в "Повести о настоящем человеке" в роли старшины Степана Ивановича. Съемки этой картины Меркурьев всю жизнь вспоминал с большой теплотой. Хорошие отношения сложились с Н. П. Охлопковым. А особенно сблизился он с П. П. Кадочниковым, и дружба эта, удивительно теплая, трогательная, сохранилась до последних дней жизни Вас Васича. На 70-летнем юбилее Меркурьева Кадочников прочел стихи, где были такие строчки: "Мы любим Вас, Вас. Вас. Наш человечище Вас. Вас.".
