У нас Борис Михайлович устраивался на диване, а Лидия Ивановна в кухне на сундуке, к которому мы еще что-то придвигали, удлиняя его и расширяя, потому что вместе с ней на ночь укладывались и псы. Наша Джильда несколько стушевывалась, но не теряла своего достоинства и как-то уживалась с этими аристократами, проводившими целые дни на ложе Лидии Ивановны. Утром дядя Боря долго спал, потом читал газеты, лениво ругая все на свете; Л.И. занималась домашними делами, шила (она сшила моей Леночке первые ее шубку и шапку и красивое платьице). Вдвоем отправлялись гулять с собаками, вступали в разговоры с местными жителями, многие из которых стали уже их знакомцами. Вечерами - долгие беседы за чаем.
Первые три-четыре года дядя Боря охотился вместе с Орестом, а потом и это стало трудным для него. С вожделением и завистью он наблюдал охотничьи приготовления Ореста - по вечерам тот аккуратно набивал патроны, чистил ружье. Иногда и Б.М. принимался чистить свое, хотя никогда уже не стрелял. Но охотничьи припасы зачем-то привозились каждый год. Лидия Ивановна доставала из чемодана маленький тяжелый мешочек с дробью, поднимала его на вытянутой руке и иронически провозглашала: Смотрите все! "Эта дробь очень дорого стоит!" Она имела в виду, что много лет подряд старый охотник брал ее из Москвы и нетронутую вез обратно. "Экая глупая баба, - добродушно отзывался дядя Боря, - ничего не понимает в охотничьих делах!"
В те годы среди родных не было у меня никого ближе дяди Бори. Можно было позвонить ему в Москву и пожаловаться на какую-нибудь беду, и он тотчас звал: "Приезжай, Светлашка! Вместе легче горе мыкать". И если выпадали два свободных дня подряд, я ехала к нему только для того, чтобы рассказать о своих бедах, и он слушал внимательно, серьезно, сочувственно кивая, старался развеселить, давал советы, всегда очень умные и с любовью. Борис Михайлович умер, на несколько лет пережив маму, когда мы уже давно жили в Москве, я очень горевала о нем. Вспоминаю о нем и сейчас с любовью и грустью - нет у меня больше такого друга.