Дружба

Незадолго до войны, на заре нашей юности, прекрасной разве что тем, что это была юность, а вообще-то прикрытой черным крылом потерь, бед и неустройства, довелось мне подружиться с Галиной В. Она была старше меня всего на год, но мне казалась много старше, уже девушка, а я еще девчонка. Мне было пятнадцать лет, ей шестнадцать.

Я увидела ее впервые в музыкальной школе на занятиях по сольфеджио. Мы сидели в большой комнате. Она где-то в первом ряду, на ней блуза с матросским воротником, в уголках которого алеют маленькие якоря, я сзади в грубом сером, сшитом мною самой под беззлобные упреки Натальи Трофимовны и с ее помощью платье с нелепыми рюшечками на карманах, вызывавшим у Галины веселое удивление, как и все мои туалеты. Какой контраст составляю я с ней - домашней, веселой! Она здесь своя, наша общая учительница музыки - ее соседка по дому и друг их семьи. Какие-то мои слова, реплики на уроке вызывают ее любопытство, она часто оборачивается и смотрит на меня. После урока она заговорила со мной. Я ответила, сперва лишь несколько слов. Вспыхивает интерес друг к другу. Кто ты, кто? Тебе интересно со мной? Хочешь знать обо мне? Неужели у меня будет друг? Неужели конец одиночеству?

Галина смотрела на меня с любопытством, я на нее с восхищением. Но в разговорах мы с самого начала были на равных. Сначала говорили о наших музыкальных занятиях, о школе (мы учились в разных школах - она в образцовой № 2, бывшей гимназии, я - уже не в Заречье, а в городе, в школе ? 1, более демократической, и мне казалось, что это соответствует ее и моей сущности), я - о детском доме, потом рассказала ей о моей прошлой жизни. И вот у нас вошло в обычай, что после сольфеджио (по воскресеньям) мы отправлялись гулять по шуйским улицам, коротая время в бесконечных беседах. Жаркая весна, можно ходить без пальто. Мы выходим из музыкальной школы, напротив в булочной покупаем булочки или баранки, а иногда и пирожное и бредем по тихим улочкам, где дорожки вдоль заборов окаймлены густой, мелкой курчавой травкой. Трава пробивается и между булыжников мостовой. Цветет сирень, холодные, совершенной формы конусы перевешиваются через заборы из тихих садов на улицу. С центральной площади, от почты спускаемся к Тезе, всегда одним и тем же маршрутом. На спуске к реке, справа всегда ритмичный шум и сильно пахнет грушевой эссенцией (так тогда говорили). Здесь, говорят, делают гребенки. Запах этот помнят все детдомовцы, и лет сорок спустя Миша Б., желая узнать, действительно ли найденный им человек с совершенно другими именем и фамилией, - его брат, спросил его, чем пахло на спуске к Тезе, и тот правильно сказал: грушевой эссенцией!

Медленно переходим через реку по небольшому деревянному мосту с нагретыми серыми перилами. Стрекот, как будто тысячи кузнечиков работают своими молоточками. Это Заречье, стрекочут фабрики. Вот за пышными тополями наш дом. Мы поворачиваем и идем обратно, совсем в другой конец города, до Галининого дома. А потом - давно уже пора! - бегу домой. На кухне всегда оставят что-нибудь от обеда. На огромных черных противнях жареная картошка, потом кисель, чай с плюшкой. Все это съедаю тут же, на кухне, рассказывая поварихе о своей прогулке. И так счастливо на душе!

Мы много говорили о будущем, хотя ни она, ни тем более я не представляли его себе реально. Мои мечты связаны были, конечно, с возвращением родителей, в которое я все еще верила, она собиралась уехать из Шуи, поступить в медицинский институт. Когда, случалось, приходили к ней домой, я просила Галину поиграть. И она играла много и охотно. Больше всего я любила "Фантазию" Моцарта, которую она играла прекрасно, с большим чувством, иногда останавливаясь, чтобы сказать, что это место ей особенно мило. Мне тоже, наши чувства и мнения всегда совпадали. Много она играла Шопена - вальсы, мазурки, одну за другой, и каждая была у нас с чем-то связана, некоторые с какими-то образами, иногда даже смешными. Была, например, мазурка (? 5), которую мы называли "Ковырять масло". Это у Герцена в "Былом и думах" описан старый лакей, который награждал тумаками докучавших ему мальчишек. Иногда он "ковырял масло", то есть как-то искусно и хитро щелкал, как пружиной, большим пальцам по их головам. Звучали у нас Мендельсон, Бетховен, Шуберт, Шуман, Чайковский. Я тоже играла, но умения мои были ничтожны.

Наши беседы становились все более долгими и разнообразными. О чем только мы не говорили! Каким должен быть настоящий человек, как надо жить по совести, как поступать. Но больше всего - о книгах. Помню наши бесконечные разговоры об "Очарованной душе" Ромена Роллана. Я прочитала ее первая, она - по моему совету. Как нравилась нам сильная, прекрасная Аннета, какими необыкновенными представлялись ее отношения с сыном, а какое у него было чудное имя - Марк! А Сильвия, которая уже стареющей женщиной выучилась играть на рояле! Марк и Ася, смерть Марка, плач Аннеты... Мне хотелось быть именно такой. И никогда в наших разговорах не было ничего суетного. Наряды, успех? Да никогда! Вот стать настоящим человеком - это да. То ли время было такое, то ли возраст...