Дневник (1881-1893) - 11

25 октября

28 в.— Веледуй, 29 в.— (Романовская) и Витим.

Перед Веледуем встречаем почтовую пару, гужем. В просторной кошеве лежат 2 фигуры. Ямщики меняются и поэтому нам и встречным проезжающим приходится перемещаться. Они подымаются. Первым встает дюжий мужчина лет под 40, хорошо одетый, с виду похожий на ухаря-купца или прикащика. Он тычет своему товарищу недопитую бутылку водки и пока тот начинает тянуть из горлышка,— сам подходит к нам.— Откуда, господа? {На полях, против данного абзаца, отметка карандашей поздним почерком: "Встреча" и ниже — "Бурмакин".}.

— Из Якутска, такие-то. А вы?

— Я? Я Бурмакин, слыхали, может, про меня.

Бурмакин известный спиртонос и его имя действительно гремит далеко. {Бурмакин выведен в рассказе "Феодалы". (См. т. XI наст. издания).}

— Не слыхали-ли, господа, там в Якутске... я вот послал ребятам в замок письмо с деньгами. Получили-ли?

— Нет, не слыхали.

Его ребята — целая партия спиртоносов, выдержавшая отчаянную схватку с отрядом казаков в тайге. При этом 2 или 3 казака было убито, несколько ранено; была захвачена целая "уйма" спирту и арестовано несколько человек, в том числе один черкес, товарищ Бурмакина.

Этого черкеса мне довелось однажды встретить в пути.

Я ехал из Ирк. в Як. Моими спутниками были два воина. На одной из станций, куда мы приехали под вечер,— мы расположились отдохнуть и напиться чаю. Когда мы сидели за столом,— одного из моих спутников отозвал в другую комнату почтовый смотритель, и между ними завязался оживленный разговор, из которого до меня доносились только отдельные слова: золото... едет один... скоро будет... отчаянный... вот бы!.. Не говорите!.. Ах, ты Б-боже мой.

Воин вернулся к столу весь красный и очевидно сильно взволнованный. Не успел он налить себе стакан чаю, как под окнами быстро забился почтовый колокольчик и через несколько секунд наружная дверь отворилась. В черном квадрате резко выделилась высокая фигура, в чекмене, папахе и оленьих высоких камосах. За поясом виднелся чеченский кинжал, в узорных ножнах.

Увидав неожиданно военные мундиры,— черкес как будто вздрогнул и инстинктивно подался назад,— но это было только одно мгновенье. Затем он оправился, сдвинутые брови разошлись, и он развязно вошел в комнату.

— Здравствуйте, господа! Откуда едете?

Завязался странный разговор. Собеседники как будто щеголяли друг перед другом самой утонченной любезностию, но при этом коротко остриженные волосы военного человека как будто нащетинились, лицо налилось кровью и взгляды напоминали взгляды цепной собаки, рассчитывающей — не коротка ли цепь, чтобы кинуться на добычу. Черкес владел собою превосходно. Он только держался на некотором приличном удалении, играл рукояткой кинжала одной рукой, а другую опускал в карман, следя за своим собеседником сухим, быстрым и блестящим взором. А из другой комнаты, прописывая подорожную, — смотритель тянулся на стуле и ободрял воина жестами и взглядами. Жандарм встал и потянулся.— Жарко здесь...— и он вышел на двор.

— Вэрно!— сказал черкес и последовал за ним, но через минуту они вернулись опять рука об руку. Жандарм чувствовал себя как будто под караулом и когда наконец долго тянувший обычную процедуру смотритель,— подал черкесу подорожную и тот вышел,— воин глубоко вздохнул. В этом вздохе слышалось и сожаление об улетевшем куше и как будто облегчение.

— Что же? Эх вы!— укорял его смотритель, когда ретивая тройка промчала черкеса мимо окон.

— Жизни решишься,— махнул рукою воин.

— Да ведь вас двое с оружием.

— А он без оружия что-ли? У него вот в возке баба как сова на золоте сидит и та небось как пушка заряжена. И ведь как увязался дьявол — не отстает ни на минуту, на руки так и смотрит.

Долго еще после этого, в пути оба мои спутника рассчитывали сколько бы им пришлось за "накрытие". Цифра выходила порядочная и поэтому разговор на эту тему длился всю ночь.— Вы бы, Семен Федорыч, его справа, вот этак.— Да, справа!.. А он бы меня левой рукой вот этак! Это разве человек,— это дьявол!... К утру оба согласились, что тут действительно — решишься своей жизни,— и махнули рукой.

— Катит теперь, заливается. А до Иркутска доедет, лови щуку в море.

— Китайцам продаст.

— Да уж не иначе, что китайцам.

— Э-эх!..

Теперь этот самый черкес сидит где-то в остроге, но вероятно не надолго {Эти впечатления, встретившиеся автору по пути в сибирскую ссылку, впоследствии явились материалом для рассказа "Черкес". (См. т. X настоящего издания).}.

Мы проехали уже мимо Романовской станции, мелькнувшей двумя-тремя огоньками на голом и диком утесе. Дорога убийственная: кошовку кидает по торосам {Большие глыбы льда.}, кованные полозья скрипят и визжат, наезжая на камни. Темно и тихо. Только вверху шумит тайга,— слева река несет льдины, да по берегу — далеко-далеко горит пламенем большой огонь, кидая красный отсвет на окружающие снега, на черную глубь Лены и даже на дальний остров. Но вот по берегу все чаще и чаще попадаются большие барки, шитики. Мы в'езжаем по удобному взвозу на берег и сразу оказываемся среди целого города барок всякого рода, величины и формы. Прекрасный барочный лес лежит в порядке,— вообще видны следы кипучей работы. Дальше идут домики.

— Виска это,— барки строют здесь. А вот это лабазы для муки. Для прииску все. Отсюда на Потайбу на барках посылают масло, хлеб, мясо,— всякие припасы.

Еще далее — двухэтажные отлично построенные дома. Кое-где светятся еще огни,— в окна видны занавески, зеркала. Это жилища служащих. В них идет тихая, отходящая ко сну, довольная и сытая жизнь.

А вот на площадке, освещаемой тем же заревом, только клубящимся тут-же под горою,— стоит громадная фигура какого-то российского Федота или Ивана с огромной суковатой клюкой, в нелепейшей овчинной хламиде — фигура — очевидно оберегающая эту приисковую сытость.

— Что за огонь это?— спрашиваю я у ямщика.

— А это землю оттаивают,— копать будут,— отвечает он, направляя коней на отлично построенный из нового лесу широкий и удобный мостик.

Мы опять едем тайгой и на ее верхушках все еще виднеются отблески далекого огнища. Мы забываем, что не далее получаса нас метало по огромным камням на узкой дороге, под дикими скалами. Отсюда до Витима — проложена прекрасная ровная дорога,— с мостами по одному образцу, гладкая, широкая.

Видно это не дикая якутская Мача.

А вот и Витим.