Когда в 1964 я готовился к поступлению во ВГИК, мне надо было написать на конкурс вступительную работу. Татьяна Георгиевна дала мне свою пишущую машинку, чем очень мне помогла. Целыми днями я печатал и критически оглядывал написанное. В детстве я много читал, поэтому мои первые литературные опыты меня не слишком радовали – было с чем сравнивать.
Тем временем, сместив Хрущева пришел к власти Брежнев, но на столичную “элиту” этот дворцовый переворот особого впечатления не произвел - все жили своей жизнью не принимая всерьез игры партократов.
В один из весенних дней мне позвонила Татьяна Георгиевна и попросила срочно зайти:
- Леня, есть важный, не терпящий отлагательств разговор. - сказала она. - Ты мне срочно нужен.
Серьезные вещи по телефону не обсуждались, а в дружеских отношениях было принято любые просьбы выполнять немедленно.
Я жил неподалеку и, через короткое время, был в Козицком переулке на Тверской.
Татьяна Георгиевна - умная, обычно выдержанная женщина
- была заметно взволнована:
- Произошла крайне неприятная вещь. - сказала она. - Нужно срочно что-то делать, но что я не знаю. Это дело государственной важности. Никто о нашем разговоре знать не должен.
Я кивнул.
- Дело касается «царствующего дома». - она, как обычно, была иронична, с хорошей долей сарказма. - Речь идет о принцессе.
Увидев мой выжидательный взгляд, она пояснила:
- Я только что говорила с Галей Брежневой, дочкой генерального секретаря. Ее отец недавно получил власть и, в этом качестве, еще недостаточно укрепился. Она в панике. Если сейчас начнется скандал, это может иметь ужасные последствия для Семьи. И в этот столь неподходящий момент попадает в тюрьму Галин поставщик бриллиантов. Я его адвокат. Сегодня, в тюрьме, он мне передал для нее записку: если его немедленно не вытащат, он начнет говорить и всех заложит. Я сказала Гале, что знаю в Москве только одного человека, который может помочь - это ты. Надо что-то придумать. Никаких связей с Семейством нигде не должно быть обозначено, надо действовать исключительно на свой страх и риск. Она готова заплатить любые деньги. Леня, надо срочно что-то делать.
По поводу "любых денег" это было явно преувеличено: моя приятельница Света Браун, красивая, эксцентричная девушка, дружила с Витой - дочкой Гали.
Дедушка Светы был до революции известным ювелиром и советская власть мобилизовала его для оценки и сортировки награбленного - неисчислимых драгоценностей отнятых у церкви и граждан.
По рассказам Светы я знал как они с Витой «зарабатывали» карманные деньги: Вита покупала в правительственной секции ГУМа ондатровые шапки, а Света через соседа, служившего в Комитете Госбезопасности, с накруткой продавала их московским чекистам, которых зимой можно было легко узнать по одинаковым шапкам из этой популярной тогда крысы.
В то время имперская элита еще не позволяла себе воровать уверенно и безоглядно, но уже через десять лет, после описываемых событий, военные курьеры увозили на Запад “дипломаты” с бриллиантами, будучи уверенными, что это важнейшие секретные документы для "братских коммунистических партий".
- Чтобы что-то сообразить, - сказал я, - мне нужна детальная вводная: как этот человек оказался в тюрьме? Какая с ним связь? Кто он?
- Цыган, артист, закончил отделение музкомедии театрального института, яркий молодой человек. Разбирается в камнях. Имя – Борис Бурятсу. Связь через меня. К огромному счастью, наши пинкертоны пока не догадались произвести в его квартире обыск. Она набита бриллиантами. На свиданиях и в записках он, для конспирации, называет их ”лекарством”. Поэтому, с одной стороны, надо их куда-то убрать, с другой - никто не будет брать это на себя. По количеству и ассортименту это "вышка": "лекарств" в этой "аптеке" хватит, чтобы расстрелять небольшой город. Взяли Бориса совершенно дурным образом: он обещал продать азербайджанцам, торгующим на Центральном рынке, черный бриллиант. Они были знакомы, имели какие-то дела. Поэтому, когда он показал им этот бриллиант и попросил задаток - пять тысяч рублей - они поверили и дали деньги. Боря пожадничал или запутался в хитрых комбинациях, но ни денег, ни бриллианта они не увидели. Он стал от них скрываться. Наверное, думал: люди они денежные, для них это потеря не критическая - уедут и забудут. Словом, кинул. А тут как-то идет он теплым весенним днем по Тверской и, вдруг, останавливается машина и оттуда, громко щелкая [клювами] золотыми зубами, вываливается этот Центральный рынок. Борю хватают, громко требуют черный бриллиант, кричат, что их обманули и - что самое глупое - зовут милицию. Немедленно появляется милиция, всех забирают в участок и они там под протокол рассказывают про аферу с черным бриллиантом. Оборот камней и драгметаллов в СССР монополия государства, спекуляция ими квалифицируется, как особо тяжкое преступление. К делу подключается Комитет (КГБ). Борис все героически отрицает, говорит, что ни азербайджанцев, ни черного бриллианта в глаза не видел. Из ДОПРа его отправляют в Бутырку, навесив мошенничество в особо крупных размерах, но, к счастью, не проводят обыск в волшебной цыганской “аптеке” - там филиал Алмазного фонда. Пока Борис держится на допросах, как партизан, но сильно нервничает: он сидит уже несколько месяцев и стал угрожать, что если ничего не будет сделано, он на суде скажет правду.
При слове “правда” дочери генсека становится дурно. В тюрьме Боря передает мне записки, в которых указывает сколько, кому и какие "лекарства" он прописывает. Это универсальное "лекарство" и помогает во многих случаях. Разумеется, он заплатит за твое участие, если мы сможем ему помочь. Представляешь, какой начнется скандал, если выяснится, что семья Генсека связана с валютчиками и – о, ужас! - цыганами и рыночными торговцами. Галя умоляет меня что-то сделать, но что можно сделать - я не представляю. Ко мне шумною толпою на Новослободскую (в юридическую консультацию) явились цыгане, просили помочь Боре и громко обещали “лавэ” (деньги-цыг.) большими корзинами.
- Скажите ему, пусть молчит. Его освободят в зале суда.
- Это невозможно. В Советском Союзе так не бывает.
- Посмотрим.
