Нальгиева Хава Султангереевна, 35 лет, уроженка Грозного, юрист, многодетная мама:
В сентябре 1994 года я перешла в пятый класс. Жила наша семья в городе Грозном в Старопромысловском районе. Мы – ингуши. Четырехэтажная хрущевка с соседями самых разных национальностей представляла собой островок мира. Мой отец, мама, брат и я, дружили со многими, в том числе с семьей Полины Жеребцовой.
В октябре началась Первая чеченская война. Помню, мы с одноклассниками возвращались домой после уроков, и увидели, как в небе пролетел военный вертолет. На следующий день раздались взрывы и стрельба. Все говорили, что на город напали оппозиционеры, но наш район тогда не сильно пострадал. В школу, конечно же, мы, дети, уже не ходили.
Боестолкновение с участием чеченской оппозиции и дудаевских сторонников длилась несколько дней, но это было только начало ада. Страх проникал в душу. Но помню, взрослые даже не допускали мысли, что придет настоящая война и не верили, что на Чеченскую республику надвигаются российские танки. Только несколько соседских семей вывезли своих детей из города в села. Хотя, если подумать, будучи взрослой, и вспоминая определенные события тех лет, скажу, что все к этому шло, к пропасти. Жить стало тяжело, зарплаты не платили, мама ушла с работы. Закрывались организации, папе задерживали зарплату. В центре города постоянно собирались митинги, на которых люди, преимущественно чеченцы, требовали суверенитета республики, и вообще непонятно чего им было нужно…
Прилавки магазинов мгновенно опустели, зато хорошо работали рынки. Многие жители начали торговать на рынке, так как людям надо было зарабатывать на хлеб. Ни пенсий, ни пособий не было. Выносили из дома последнее имущество: собиралась огромная барахолка, и действовал бартер. Те, у кого имелись деньги, могли себе позволить закупать товары и перепродавать, добавляя пару рублей сверху.
В конце октября 1994 года нас с братом родители вывезли из города к родственникам в республику Ингушетию. Там мы жили у бабушки. Папа с мамой остались в Грозном, но в декабре, когда начались активные военные действия в городе, бомбежки, в Ингушетию к нам приехала мама, а папа остался в городе. Четыре месяца мы не знали ничего о судьбе отца. Жили мы все это время в городе Назрань. Очень грустное было время. Приходилось выживать. У мамы не было работы, и помню, что мы все вместе: брат, я и мама, ходили торговать на рынок Назрани остатками товара, который был когда–то привезен ею из Польши.
В начале марта 1995 года мы вернулись в Грозный. Автобусы выезжали в столицу Чеченской республики из города Малгобек. Всю дорогу мы ехали стоя, свободных мест не было, а за рулем оказался муж нашей соседки, Умар. Мы обрадовались, увидев его живым.
Папу встретили на пути к дому. Он шел с соседкой Тамарой нам навстречу. Мы с братом бежали к нему изо всех сил, это был единственный раз, когда я видела слезы отца. Мы очень любили отца, он был для нас всем.
На тот момент город стал полумертвый. Сгоревшие и разрушенные дома. Стихийные могилы в садах и за гаражами, когда хоронили под обстрелами, чтобы потом в дальнейшем перенести на кладбище. Электричества и газа не было, воду возили в канистрах и фляге на тележке, дрова искали. За хлебом ходили на хлебозавод, пока его не разбомбили. Соседей в подъезде было мало, в основном русские семьи, которые не смогли выехать из города, и несколько чеченских семей.
В городе находилось много российских военных. Каждый день стреляли из танков и автоматов, были слышны взрывы, постоянно летали военные самолеты – у них особый звук, я его запомнила на всю жизнь.
В конце апреля – начале мая, начали ходить в школу, которая находилась в другом районе, нашу – 55 школу, сожгли и разбомбили. Помню, что бы добраться до новой школы, нужно было пройти два российских поста, и всегда был страх, что в тебя выстрелят снайпера. Таких случаев было немало: ради забавы они стреляли в мирных людей, детей и женщин.
В августе 1996 года началась опять вспыхнула война. Рано утром загремела сильная перестрелка рядом с нашими домами, попали снарядом к нам во двор, в дерево напротив нашего окна. Мы жили на первом этаже, и все стекла (вставленные недавно) выбило от ударной волны и осколков от снаряда. Мы чудом остались в живых.
Чеченские боевики главенствовали в городе. Начались активные военные действия. Сына нашей соседки Тамары убило, дочку ранило. Я слышала, как Тамара кричала. Убило и ранило еще несколько соседей. Первые дни мы прятались в квартире между стенами в коридоре, взрослые говорили, что так безопаснее. Через несколько дней мы ушли в частный сектор – там у нас был свой дом, и подвал, в котором было безопасней, по мнению родителей. По дороге к частному дому, мимо меня пролетали со свистом пули и попадали то в забор, то в дерево, эти моменты я хорошо помню через много лет, как и то, что жизнь на войне стала привычной.
Практически все ночи в августовскую войну мы провели в подвалах, то у себя, то в подвалах у соседей. Одна ночь мне особенно осталась в памяти: отец ушел на квартиру по улице Заветы Ильича, и не смог до нас добраться, а ночью стали бомбить наш район. Мама нас с братом положила на пол между стен и накрыла собой. Этой ночью было светло от бомб как от солнца. Когда прекратились звуки бомбежки, нас забрал сосед Исраил Арчаков, прятаться в свой подвал. Помню, в этом подвале прятались все вместе: русские, ингуши, чеченцы, и др. национальности. Все молились Богу.
Как-то в гости к нам пришел сосед, супруг Аси, с четвертого этажа. Он долго беседовал с отцом, что грядет новая война, и что Первая чеченская война по сравнению с ней будет казаться «доброй». Я очень испугалась. Вечером мы с отцом пошли гулять, и я его спросила, правда ли, что снова будет война, на что он мне ответил: «Нет, конечно, что ты!». Мне на тот момент исполнилось пятнадцать лет.
В ноябре 1999 года снова республику затрясло. В октябре случился обстрел мирного рынка, люди погибли. Жители, у которых была возможность, начали активно покидать город. Меня и маму вывезли из города в конце ноября в Ингушетию. Нас вывозил из города папин друг Осман. Когда я, обняв отца и попрощавшись с ним, села в машину, в голове прозвучал голос: «Обернись и посмотри на него, ты видишь его в последний раз». Так и получилось, что отца я в живых больше не видела. Мама вернулась в Грозный в тот же день, и была с отцом до конца декабря 1999 года. На все уговоры матери, покинуть Грозный, отец не соглашался, и отвечал отказом. Я думаю, он верил, в то, что военные действия продлятся недолго.
Мама выехала из Грозного в Назрань для того, что бы перевести деньги и позвонить моему брату, который на тот момент поступил в университет и учился в Москве. Вернуться в Грозный у нее не получилось, потому что закрыли все дороги – была блокада, начались активные военные действия с применением бомб и ракет.
Как и в Первую войну, мы жили у бабушки. Очень переживали из-за отца, так как почти ничего не знали о его судьбе. Лишь один раз к нам пришла соседка по частному дому в Грозном и привезла письмо, в котором он, как и всегда делал мне наставления по учебе, что, если я буду учиться на 4, а не на 5, то он меня отругает. Описывал в письме, как они прячутся с соседом Николаем от осколков, и что они с кошками уже начали голодать. Это была единственная весточка от отца.
В феврале 2000 года по новостям объявили, что проезд через КПП Кавказ возобновили, и что военные действия в Чечне утихли – жители могут возвращаться домой. Мама собрала две огромные сумки с едой и поехала к папе в Грозный. После того как она заехала на территорию города стало очевидно, что военные действия продолжаются полным ходом. Маршрутное такси, на котором они ехали - обстреляли, мама и еще одна женщина чудом спаслись от осколков. Мама очень тяжело, под обстрелами, добиралась до дома по Заветы Ильича, где была наша квартира, но там отца не нашла. Квартира была разграблена мародерами и пустовала. От дома мало что осталось, верхние этажи завалились. Она узнала от ближайших соседей, что папа ушел в частный дом, прятаться в подвале с другими нашими соседями по частному дому. В частном доме мама отца тоже не нашла, она начала его звать, на ее крик вышел из подвала старик, и сказал, что в округе нет никого в живых кроме него. Он ей сообщил, что в этом месте недавно были зачистки российскими военными, так называемой «58 армией», и что бы она искала отца среди трупов во дворах. Она нашла отца расстрелянным в соседском дворе, рядом с другими людьми, с которыми он прятался в подвале. Рядом с телом лежал его прострелянный паспорт и его дипломы. Так же были расстреляны наши соседи-старики супруги Тумгоевы, и русский сосед, его военные расстреляли, что бы был «интернационал».
За ту страшную ночь, которую мама провела в Грозном, она поседела, а на ногах у нее отошли все ногти. Она везла тело отца под обстрелами, положив его на санки и завернув его в плед и ковер. Так мама прошла пешком по городу Грозному много километров. На выезде из города, она смогла найти маршрутку и договориться, что бы ее с телом отца вывезли из Чечни. Водитель согласился, с условием, что на постах с военными она будет договариваться сама. По военной традиции, это означало бесконечные взятки и поборы, чтобы выпустили. Отца мама привезла в наше родовое ингушское селение, и папу похоронили в соответствии с мусульманскими канонами на родовом кладбище. К сожалению, с того момента как не стало отца, эта глубокая боль становится с годами все сильней, и время совсем не лечит.
*
В сокращенном виде это свидетельство было опубликовано в Новой газете от 26 ноября 2018 года за подписью корреспондента Ильи Азара в цикле свидетельств о войне «Не допускали мысли, что придет настоящая война». Конкретно это интервью Хава Нальгиева дала журналистке Полине Жеребцовой, автору Чеченского Дневника, которая любезно передала его в "Новую газету", равно как и свидетельство другого очевидца - Саида Таги.
