Мы ехали очень шибко, вскоре миновали Тюмень, переправились чрез Волгу и, приехав в Казань, остановились в гостинице, которая показалась ли только нам или в самом деле была столь хороша, что могла соперничать с такими домами и в самом Петербурге. В Казани многим из нас готовилось много сердечной радости. Так, к Нарышкину родная сестра его, княгиня Голицына, нарочно прискакала из Москвы. Радости, восторгов, умиления этих добрых родных не было конца, и я напрасно бы старался описывать это свидание. Чувствительные души поймут его.
70-летиий князь Одоевский также приехал двумя днями ранее нас, чтоб обнять на пути своего сына, и остановился у генерал-губернатора Стрекалова, своего давнишнего знакомого.
В день нашего въезда в Казань, узнав, что его любимое детище, Александр Одоевский, уже в городе, старик хотел бежать к сыну, но его не допустили, а послали за юношей. Сгорая весьма понятным нетерпением, дряхлый князь не вытерпел и при входе своего сына все-таки побежал к нему навстречу на лестницу; но тут силы ему изменили, и он, обнимая сына, упал, увлекая и его с собою. Старика подняли, привели в чувство, и оба счастливца плакали и смеялись от избытка чувств. После первых восторгов князь-отец: "Да ты, брат Саша, как будто не с каторги, у тебя розы на щеках". И действительно Александр Одоевский в 35 лет был красивейшим мужчиною, каких я когда-нибудь знал.
Стрекалов оставил обоих у себя обедать, а вечером мы все вместе провели очень весело время. На другой день мы обедали у княгини Голицыной, где я, к большому моему удовольствию, встретился с Норовым, который был старшим адъютантом 8 той дивизии 2-й армии, в которой я служил. Судьба как будто нарочно для нашего свидания привела его в Казань ко времени моего приезда, и он послан был туда для водворения и устройства крестьян государственных имуществ. В разговорах он сообщил мне факт, характеризующий сибирских чиновников, который я и заношу в свою летопись.
Исправник Казанского уезда строил в городе дом для себя. Недостало у него денег, тысяч 12 рублей. Где взять такую сумму? Исправник пустился на выдумки. Известно, что и теперь еще татары -- люди добрые, смирные, но простодушные и большие охотники до новостей. Исправник, чтоб воспользоваться их легковерием, недолго думая, отправился в первую татарскую деревню своего уезда и подъехал к обыкновенно занимаемому дому богатого татарина, был встречен почти всеми жителями... Грустный, задумчивый, печальный, вылез он из своего тарантаса.
-- О чем грустишь, батька,-- вопрошали подчиненные,-- аль подать прибавить? что ж -- дадим.
-- Ох, нет, ребятушки,-- отвечает им плут,-- сто раз хуже.
-- Скажи, царю все дадим,-- возражают добрые татары,-- коровушку последнюю продадим, а дадим, не печалься только и скажи, что нужно царю.
-- Так знайте же,-- продолжает исправник,-- лед возить.
-- Куда? в Казань? тяжело, но повезем, что ж делать, когда царю так нужно.
-- Нет, ребята, не в Казань, а в Питер.
Татары остолбенели.
-- Ой пропали мы, батька, совсем пропали. Да в Питере разве нет льду?
-- Есть, как не быть, да что ж с царем будешь делать, хочет казанского!
-- Ой, батька, совсем пропали! скажи -- и другим волостям также возить?
-- Да, и им было велено, да они собрали денег и послали царю в Питер, он и отменил.
-- Ну и мы пошлем. А сколько?
-- Много, ребятушки, 12 тысяч.
-- Дадим, дадим,-- кричали татары,-- соберем и пошлем царю в Питер, а лед возить далеко! Нельзя!
И собрали бедные татары 12 тысяч, и окончил свой дом исправник на славу.
Однако вскоре он отрешен был от должности, отдан под суд, а татарам от этого не легче.
28 августа мы оставили Казань. Е. П. Нарышкина уехала с к<н>. Голицыной в Москву -- для свидания с матерью, братьями, родными и друзьями. Старый Одоевский провожал сына до третьей станции, где дороги делятся: одна идет на Кавказ, другая -- в Москву. При перемене лошадей, готовясь чрез несколько минут проститься с своим Сашей, бедный отец грустно сидел на крылечке почтового дома и почти машинально спросил проходившего ямщика: "Дружище, а далеко будет отсюда поворот на Кавказ?" -- "Поворот не с этой станции,-- отвечал ямщик,-- а с будущей..." Старик князь даже подпрыгнул от неожиданной радости,-- еще 22 версты глядеть, обнимать своего сына! -- и подарил удивленному ямщику 25 рублей. Однако рано или поздно расставанье должно было осуществиться. Чувствовал ли старик, обнимая своего сына, что в последний раз лобызает его? Недолго старик пережил свое детище. Их обоих скоро не стало, и только умилительные стихи на смерть А. И. Одоевского Лермонтова говорят нам теперь об утрате нашего незабвенного товарища...
Свободное копирование
