Фестиваль "Шок" в городе Анапа. Одни наслаждаются морем, встречами со зрителями, болтовней с коллегами, другие из любопытства впиваются в экран, смотрят рекомендованные фильмы или так называемые "свои", где сам участвовал.
Самые главные люди – это члены жюри. Мы их называем героями, потому что с утра до заката солнца они должны честно, без отлынивания просмотреть четыре-пять фильмов. Они и едят отдельно от нас, и в море купаются отдельно, потому что, не дай Бог, раскрыть тайну дискуссий о фильмах до момента награждения. Куда там!.. Все равно просачивается. С середины фестиваля уже витают ориентиры, намеки и собственные предположения.
Люди – навсегда дети. Ну, ты ему хоть эскимо на палочке дай, но отметь, поощри, выдели… И вот кувыркались, кувыркались разные фильмы на экране фестиваля, да и смело их прочь из решающей битвы за призы. В финал выходят две картины: "Барышня-крестьянка" по А. С. Пушкину режиссера Алексея Сахарова и "Ширли-мырли" Владимира Меньшова.
Наблюдать за финалистами было одно удовольствие!
Сахаров, тучный, добрый, с влажным лбом, все курил и курил, ходил и ходил по коридору неподалеку от просмотрового зала. (За дверью шла азартная игра – просмотр фильма при полном аншлаге.)
Смолоду мечтал похудеть – и никак! Так и остался милый "бегемотик" – медлительный, вежливый и очень талантливый. Я у него снималась в фильме "Случай с Полыниным" – именины души!
Знает и свою профессию, и жизнь, и людей. К примеру, привез он съемочную группу аж в Сибирь. Фильм этот был у него первый по счету. И вот первый съемочный день, знакомство с коллективом, и надо не ударить в грязь лицом при первой разводке кадра. Кругом заснеженные кедры и непроходимые сугробы. "Светики" и "технари" ждут, куда волочить нешутейную по величине и весу "амуницию". Леша и так, и так объясняет оператору, возле какого кедра обосновываться. Оператор смотрел-смотрел на красавцев кедрачей и не понимал, какой из них тот самый. Леша оглянулся, пошарил глазами, увидел спасительный плотницкий топорик и запустил его вперед. Топорик пролетел метров восемьдесят и воткнулся в ствол дерева.
– Видишь? – Белозубый Леша, с красным от мороза лицом, улыбнулся.
Съемочная группа восхитилась его мастерством. Зауважала.
Познакомились… Личный пример – это сила, это основа.
Вот и сейчас на фестивале Алексей Сахаров личным примером призвал наконец бросить всяческую бузу, мутившую в последние годы киноискусство. Он выставил фильм, на котором мы будто испили ключевой воды, надышались свежим воздухом, напитались чем-то нашим, родным.
После просмотра облепили его с поздравлениями. Сенсация! Леша, взволнованный, оглядывал всех с благодарностью. Коллеги признали и поняли: блестящий фильм! Я расплакалась.
Растеплился фестиваль. На обеде обнимали создателя фильма. Те места за столом, где сидели режиссеры картин о "сексе с трупом", были пусты. Об этих не будем.
Назавтра выставлялась картина Владимира Меньшова "Ширли-мырли".
Прочитав сценарий, я отказалась сниматься. Еще бы! Володя сказал, что роли нет, но я должна прийти и "привнести".
– Да не привнесется, Володя! Если нет, на чем привносить…
– Ну ты… сможешь. Заплатим хорошо… Три миллиона.
Я замолчала в раздумье. Три миллиона! Я и не держала в руках таких денег тогда: перестройка шла, денег не хватало, талоны появились…
– Согласна?
– Согласна.
Ну ничего! "Пропутаню". Бочком, бочком, незаметненько и отработаю.
На съемках всячески увиливала от кинокамеры, потому что артисту необходима конкретность в действии. А этого нема! Меньшов – настырный: то рюмку даст подержать, то велит станцевать с "послом". Хорошо, что спиною. И набралось "гениальной" игры – не нужной ни мне, ни зрителю. Особенно торт, брошенный мне в лицо…
Три миллиона отсчитали и разошлись по-хорошему. Больше никогда не буду сниматься за деньги!
Остальные работали с душою, каждому было, что играть.
И вот Анапа, фестиваль. Володя на просмотр не явился. Его видели купающимся в море в одиночку, потом отдельно от всех на ужине.
Несмотря на аншлаг в просмотровом зале и на успех в Москве в кинотеатре "Россия", он знал, что после фильмов "Любовь и голуби" и "Москва слезам не верит" планка успеха резко упадет вниз. Так и вышло: "Ширли-мырли" кинематографисты приняли спокойно и тихо. "Барышня-крестьянка" смела с пути и этот фильм.
Видим, Меньшов является к обеду, ужину один, ни с кем не общается… Обиделся! Как мальчик – обиделся… На рейде стояли корабли. Моряки с удовольствием приглашали к себе на творческую встречу тех, кто свободен. Володя деловито уходил к машине, присланной за ним, к вечеру возвращался. Морякам до лампочки оценки фестивалей! Главное – увидеться с известным актером и режиссером. Однажды Володя приходит к обеду, держа в руках подарок – бескозырку. Слегка просветлело лицо "поверженного героя".
Когда улетали, он с благоговением поставил в проходе самолета спортивную сумку, в которой сверху лежала бескозырка. Через проход возле сумки сидела я. Мы разговорились с ним и с его соседкой по креслу Инной Макаровой. Инна защебетала что-то о необходимости выпить водки. Чего там говорить, все побаиваются летать на самолете, а рюмочка-другая снимает страх. И правда – выпили, осмелели. Набрали высоту, табло погасло. Вижу, как протискивает себя между креслами Леша Сахаров. Он, наверное, вспомнил мои восторженные слезы, когда я поздравляла его с картиной, и решил потолковать обстоятельно. Он дошел до меня, неся две рюмки водки, как в светском собрании. Неторопливо уселся на сумку с бескозыркой и подал мне выпить. Мы чокнулись, выпили, я увидела, что Леше хорошо. Он приготовился к долгому разговору со мной. Тем более давно не виделись. Друзья все же.
– Леша! – закричал Володя Меньшов.- Леша! Встань, встань! Ты сел на мою сумку!
Он взял его двумя руками за локти, но куда там! Леша блаженно курил сигарету, затянулся дымком и приступил к беседе. Володя, негодуя, попытался поднять его, но центнер не поднимешь, тем более "расслабленный" центнер…
Тут Володя сбивает его собою вбок, Леша не замечает, как оказывается на ковровой дорожке, и продолжает беседу. В гневе
Володя, чуть не плача, берет в руки искореженный подарок. Мнет его, выпрямляет, но тщетно – бескозырочки не стало. Сел, уперся лбом в иллюминатор, так до посадки в Москве ни разу и не повернул лица в салон.
Неподалеку сидел маститый, богатый и славный актер театра. Я смотрела на него: важный стал, тихий, степенный, семейный. А раньше бывало – разлетайтесь кто куда! Чуть что – в драку. Из Сибири приехал – когда и рюмочку примет, а когда и вторую.
Большой, мускулистый красавец шахтер встал перед экзаменационной комиссией да как крикнет, расставив руки: "Не шуми, мати зеленая дубравушка, не мешай мне, добру молодцу, думу думати!" Талант пришел, человек из народа пришел, от самой русской земли… Весь женский род задохнулся: выбирай любую! А ему только роли учить да книги читать в общежитии, по всем предметам сплошные пятерки.
На семестровый экзамен Сталина сыграл. Еще больше тогда актер славился, если вождя сыграет. А он – и Кирова, и дядю Ваню, и
Эзопа. Уж так внимательно слушал режиссера – хоть в кино, хоть в театре. Сам такой буйный, неуемный – в ролях, а в жизни – мягкий, нежный и… суровый.
Явление в искусстве становится известным еще на корню, то есть еще во время учебы. Разные театры и студии приглашали его в штат, а он не мычит, не телится, будто что-то задумал. А задумал не он. Задумала зазноба из Харитоньевского переулка. Красивая, чопорная однокурсница, обиженная актерскою судьбою. Таланта в ней ни на копеечку. Она металась, искала себе применение, но…
Один раз даже Надежду Крупскую пыталась сыграть в учебном спектакле о революции – не получилось. Хотели отчислить за профнепригодность, но она вступила в партию, и ее оставили учиться до конца. Дальше задача была полегче – приручить этого шахтера в штопаном свитере и кирзовых сапогах. Стали они иногда исчезать и жить на ее барской двухэтажной даче. Машина "форд" привозила и увозила их. Он ничего такого сроду не видел. Не заметил, как оказался в золотой клетке. Что делать?! Захотелось на волю. Бросился в общежитие, к своим. Наварил картошки, бутылку поставил и пригласил ребят "на возвращение". Уж так баловался с ребятами, так щекотал девчу шек – любо-дорого.
Но ненадолго, вернулся. Началась игра – перетягивание каната.
Один раз даже ее мамаша пожаловала за ним на машине. Он опять поддался комфорту: отмылся хорошенько, отъелся, отпился, а в понедельник утром – "по-над забором, по-над забором – и до Колчака". От этого перетягивания каната защищался только неистовой работой в театре и в кино. Вскоре стали вручать ему ордена, звания, вплоть до Ленинской премии. Отменный актер и сейчас. Я с ним не раз снималась в разных фильмах, у нас до сих пор приятельские отношения.
Привезут, бывало, его на съемку, а он ляжет на траву и, глядя в небо, как заорет: "Ой, девчата! Ой, как с вами хорошо! Вы, как картошка, никогда не надоедите!" Однажды после такого вступления помолчал, потом тихо сказал: "Тяжело мне живется… Ну я когда-нибудь расскажу…" Вдруг вскочил как ошпаренный, красный как рак, и закричал на весь лес:
– Сейчас вот Леньке проспорил бутылку – не на что купить! Не на что! Меня из дому выпускают с рублем, не поверите? Правда. У нас целый дом фарцы всякой, спекулянтов… Только и слышишь: "Шуба, сервиз, ковер, дубовый паркет…" И никто никогда не спросит:
"Не тяжело ли тебе играть главные роли в кино, в театре?" И на ра-ди-о теща не рекомендует отказываться!.. Валидол сую в рот…
Вот только с вами и отдохнешь… Втянулся я… Она баба неплохая, но больно клетка золотая… С вами лучше…
Приезжаю я как-то в Касимов на съемки, останавливаюсь в Доме крестьянина, бывшей церкви, глядь – старинной массивной ручки на двери уже нет.
– Да тута ваш артист был, ручищи большие, сильные… Он ее и свернул… Два мешка церковной лепнины набрал. Сказал – для дачи. А мне что? Церква заброшенная. Все растаскали… Не охраняется.
Догадалась я, о ком речь. Значит, свыкся окончательно с золотой клеткой.
Так он и ужился с женой, сделался солидный, важный. Преподает, ставит спектакли. И вот заворачивается грандиозный фильм. Орава известных актеров приглашена со всей страны. Он на самую главную роль.
Для съемок выехали в экспедицию, расположились среди русских красот средней полосы.
Утром за завтраком появляется буфетчица. Модно одета и накрашена. Игриво облизывает губы, спрашивает: "Что прикажете?"
Посмотрела завлекающим взглядом на нашего героя: "Ой, какой вы!"
Покраснела, прикусила пухлые губки.
– О-те-то-да-а! – оценила ситуацию пожилая с юмором актриса. -
Откуда вы, такой пончик? Как вас зовут?
– Ничего особенного, Зина. - И залилась звонким смехом: – Зин, поди-ка в магазин! Ха-ха-ха!
– А выпить у вас есть? – спросил он.
– Для вас любой каприз! Ха-ха-ха!
Съемочная группа насторожилась, зная об очень редких, но метких запоях маэстро. Пропустили момент, когда буфетчица Зина и маститый артист с корнем были вырваны из земли и похищены неведомой силой. Паника. В мегафоне звучит призыв искать.
Облазили все улицы и дворы деревни. Вдруг в один из вечеров главный "сыщик" – помреж, глядя на компас, уверенно сообщил: последний раз его видели ночью, когда он перебегал шоссе, а потом махнул мимо пахоты.
Режиссер тяжело дышал, глядя себе под ноги. Каждый день простоя стоил больших денег…
– Чего вы ищете? – спросила проходившая мимо бабка с ведром. Артиста?
– Да! Где он?
– Где она, там и он,- ответила бабка и рукой указала на окна избы.
В избе на столе натюрморт длительного запоя. Укрытые тонкой простыней гуляки спят крепко…
К вечеру примчалась жена, подогрела воду, помыла своего амурчика мочалкой с мылом. Поди ж ты! Талантливый, бурный в разговорах, интересный и остроумный, он при виде жены моментально затих.
Ничего из себя не представляющая жена убедила муженька, что тот
Богу должен молиться за подарок в лице супруги. Это она снизошла до него, подарила себя ему.
Съемки идут. Жена сидит под деревом, от мух отмахивается, а Зинка в купальнике загорает неподалеку. Вдруг наш ненаглядный наклонился над плотницкими инструментами, собрал в кулак штук шесть гвоздей-двухсоток, засунул за ремень молоток, деликатно взял свою супругу под руку и повел на второй этаж дачи, где они квартировали.
Слышатся мощные удары молотка, потом наш герой спускается и кивком головы подает Зинке знак к отходу.
– Дорогой! – кричит режиссер.
– Креста у тебя на животе нету,- отвечает ему "дорогой" и тает с
Зинкой в зарослях.
Что за фокус? Оказывается, жена заперта на втором этаже – вернее, замурована за забитой дверью, а нашему герою – несколько часов свободы от всего и всех…
А между тем Москва свои жернова крутила. Как-то зазвонил телефон.
– Нонночка! Наш кинотеатр "Космос" устраивает юбилейный вечер, творческий отчет героя вашего фильма.
– Отлично… А я при чем?
– Ну как же! Вы в стольких фильмах с ним встречались!
Расскажете, вы можете…
– Хорошо, я согласна.
Времени было еще достаточно, но дама из кинотеатра дергала меня чуть ли не каждый день, да и не только меня – всех почти из нашей съемочной группы.
– Раз сказала – буду.
И вот по закону подлости ближе к юбилейному вечеру ненаглядный наш и канул со съемок с буфетчицей.
Я ничего не знаю, продумываю, что надеть, как выглядеть хорошо, что сказать…
В назначенный день долгожданный звонок.
– Нонна Викторовна, мы вышлем вам машину к семнадцати часам, начало в восемнадцать.
Выхожу, сажусь, еду… Водитель молчит. Чувствую, витает напряженка. Подъезжаем. У входа стоит бледный, словно мелом припудренный наш администратор Эдик.
– Что с тобой? Ты болен?
– Хуже.
– Юбилей-то будет?
– Обязательно, но… без юбиляра.
Мы переглянулись с пришедшими актерами… Стали думать.
– Ну, Нонна, что вы, не выкрутитесь? Такая бригада!.. Я предлагаю так: все выходим на сцену, аплодируем и садимся на стулья под экраном. Вы по очереди будете рассказывать о нем все, что только можно. Шалевич пусть, как от театралов, начинает, а ты, как от киноактеров. Я за это время съезжу в Монино на съемки и упаду в ноги режиссеру, чтоб отпустил его на вечер.
– А почему так уж падать? Всегда отпускают. Что мы, его съедим, что ли?
– Вы же знаете, какой режиссер вредный! Он никогда не отпускает актеров из экспедиции, кроме как на спектакль. Ладно, ребята, я поехал, а вы начинайте.
Первый выступающий задал стиль неспешной дружеской беседы. Из кабинета администратора несло винегретиком и жареным луком…
– Ничего, выкрутимся!
Выходили мы друг за дружкой, говорили, говорили. Зритель доволен, слушает, аплодирует. Мы и по второму разу подходим к микрофону. И когда вконец обалдели, я как раз стояла у микрофона, слышу: сзади стул скрипнул,- обернулась. Эдик садится. Я выразительно глянула: "Ну, как?" Он отрицательно покачал головой: "Не отпустил".
Потом Эдик встал рядом со мной, зааплодировал, зал тоже… И сказал:
– Дорогие зрители: съемки закончились, актер переодевается – и сразу к вам. А чтоб время зря не проходило – сделаем небольшой перерыв и покажем вам двухсерийный фильм с участием нашего героя.
Публика вышла в фойе, а мы – к винегрету.
Кончился перерыв, и Эдик попросил меня объявить фильм.
– Ой, я боюсь! Мне кажется, они стащут с меня юбку и начнут лупасить за обман.
Выхожу на сцену, а зрителей-то всего человек пятнадцать осталось, а ведь был полный зал. Может, обман почуяли, а может, просто утром рано на работу, да и всегда в Москве с транспортом проблемы…
