Осенью 1943 года в числе первых мы уехали из Чкалова. Теперь уже не на лошадях, а поездом. Хоть и не в пассажирском а в товарном вагоне, но в отдельном - «теплушке».
В сравнении с поездкой на лошадях, это было счастливое путешествие. Мы уже не беженцы! Возвращались в свой, освобождённый город, а фашистов Советская Армия гнала прочь! Совсем другое состояние и настроение. Вагон обогревался печкой - «буржуйкой», угля хватало, так что холода были не страшны, и спали мы на удобных нарах. А главное, впереди нас ждала встреча с родным городом, возвращение в свою квартиру и, может быть, в скором времени, в мирную жизнь. Но до этого – до мирной жизни - было ещё далеко. В Харьков приехали к концу декабря 1943 года, одними из первых эвакуированных.
Город был страшно разрушен, особенно, центр. За Харьков шли тяжелые бои, он переходил из рук в руки. Все, и стар и млад, сразу были вовлечены в разборку разрушенных зданий.
Я сразу пошел в 4-й класс 69-й харьковской мужской школы - семилетки . (обучение в школах тогда было раздельным). Она находилась недалеко от нашего дома. К тому времени мне уже исполнилось 11 лет. В одном классе со мной учились 14-15-летние ребята. Они оставались в Харькове при немцах. Три года во время оккупации не учились. Ребята – переростки, старше меня не только по возрасту, но и по жизненному опыту. Они пережили оккупацию, голод, холод, ежедневный страх смерти – немцы не церемонились ни с кем. У них были уже взрослые интересы. Но надо отдать им должное, нами они особенно не помыкали, как часто бывает между старшими и младшими. Таких, как я, 10-11-летних, в классе было немного, а евреев, кроме меня, вообще ни одного. Те, кто оставался в Харькове, все погибли, а бежавшие ещё не возвратились. Поэтому для старших ребят я был диковинкой - очевидно, они считали, что евреев вообще уже нет на свете. Фашисты оставили свой след в их сознании – подростки настроены были весьма антисемитски.
В программе учёбы даже в младших классах много времени отводилось изучению военного дела. Неудивительно: страна воевала. Преподавали этот предмет бывшие фронтовики, признанные непригодными к военной службе после полученных ранений. На этих уроках нам вручали муляжи винтовок и автоматов, учили выполнять всякие оружейные приёмы, мы ходили строем, отдавали честь и т.д. и т.п.
Нам, совсем ещё мальчишкам, эти уроки нравились. Во-первых, учителя - мужчины (в отличие от остальных – в основном, женщин), а во-вторых - только что с войны! Эти вчерашние воины преподавали военное дело с необычайным рвением и старанием.
Хорошо помню учителя военного дела – кадрового офицера Красной Армии, майора Алтунина – уже немолодого, крепко сбитого, но всего израненного. Лицо – выдубленное солнцем и временем, короткая стрижка. О себе он говорил: «списанный подчистую». Он воевал ещё на Халхин-Голе, прошел финскую войну и почти всю Отечественную. Был ранен в бою при освобождении Харькова и после госпиталя застрял здесь на какое-то время.
К нам относился вполне серьёзно и требовательно, с уважением к нашей ребячьей, пацанячьей личности. Много, интересно рассказывал о войне и о военной службе, которую боготворил. Каждый урок начинал с информации о положении на фронтах, на полях сражений. И всё это – серьёзно, но доходчиво и без всякого ура-патриотизма, как взрослым. Учебные винтовку и автомат разбирал у нас на глазах виртуозно, артистически.
Ещё раз хочу подчеркнуть – это уроки в 4-м классе! И нам они очень нравились! А мне, особенно: майор Алтунин был терпелив к таким неумёхам, как я…
К сожалению, он недолго пробыл в нашей школе. При первой возможности уехал к себе на родину, куда-то в Россию.
Многие ребята, которых я знал, впоследствии учившиеся в разных школах – Стасик Пригода, Орлов, Володя Зубарев, Игорь Нигровский (всех не упомню) - под влиянием именно майора Алтунина впоследствии избрали для себя профессию военного. Хотели быть таким, как он! ...
Свободное копирование
