С тех пор прошло так много лет, а, возвращаясь мыслями, переживаю прожитые мгновения, словно все было вчера.
В середине 90-х годов, когда я жил уже в Париже, Неля, так звали мою первую любовь, оказалась в туристической группе художников из моего родного Минска. Встретились у меня. Жена приготовила ужин. Весь вечер Неля сидела, не снимая кружевную, крупной вязки, белую, обтягивающую голову шапочку. Налобие было вязано более тонкими кружевами. Его ажурный рисунок спускался узорной каймой до бровей. Неля что-то рассказывала, была оживлена, но я не слышал ее. Мое внимание было сосредоточено на ее лице, на этой дурацкой шапочке, щемяще напомнившей кружевные накидки на многочисленных подушечках, заварном чайнике, сахарнице и прочих предметах в ее родительском доме и, кроме того, лубочные картинки с русскими девицами в кокошниках.
Я напрягал память и воображение в желании отыскать в облике сидящей напротив женщины, по сути, уже совсем чужой, то, что в былом вызывало во мне священный трепет, томительные желания, неизъяснимую радость, отчаяние… то, ради чего готов был умереть, пожелай она этого. И еще одна мысль не отпускала меня в этот вечер. Догадывается ли она, думал я, что моя любовь, никогда ею не разделенная, выстроила всю мою жизнь.
К тому времени я уже знал, сколь драматично сложилась ее судьба. Она потеряла единственную дочь. Разошлась с мужем. Я знал его. Он не был похож на портрет идеального мужчины в рамочке под стеклом в изголовье ее девичьей кровати. Он не носил черного берета да и пушистых усов тоже. Был знаком я и со вторым ее мужем, поэтом. Он показался мне графоманом. Возможно, я ошибался. Последние годы жила одна. Узнав о ее смерти, сердце затосковало, и я надолго погрузился в видения, странные и столь же навязчивые: Неля, красивая, живая, лучистая, лежит на смертном одре, утопая в кружевах, белых яблоневых цветах, и… — в кокошнике. Ну что было делать с этой нелепой картинкой, в которой соединились два ярких мгновенья — Любовь и Смерть. А где же бесконечное множество других? Пятьдесят лет — это много в измерении человеческой жизни. А жизнь мгновений, из которых она соткана, коротка. Мгновения даже очень богатой жизни, возможно, могут уместиться на одной рукописной странице.
