Нэп. Кино в центре города «зашибает деньгу», а мы по двугривенному пускаем школьников, ребят из детских домов и даже в специально отведенные ложи — беспризорных. Работники «Арса» везде и всюду кричали, что мы своим «контингентом зрителей» подрываем посещаемость комфортабельнейшего кинотеатра столицы и что-то еще. На мою «деятельность» поступали многочисленные жалобы, я отбивалась то здесь, то там, ходила мрачная, озабоченная... Враги уже почти добились победы — кто-то доверительно сообщил мне, что есть проект «освободить кино «Арс» от детского театра».
И вот как-то рано утром я пошла к высшему начальству, пошла без чая, без надежд, даже не посмотрев утренние газеты.
Ждать приема мне пришлось гораздо меньше, чем предполагала. Всесильный начальник встретил меня... с поздравлениями. Да! Он пожал мне руку, приветливо улыбнулся и сказал:
— Читал, читал. Рад успехам детского театра. Такой фельетон в «Правде» — это уже этап в жизни детского театра. Сам Михаил Кольцов пишет — не шутка.
Ничего не понимая, я потянулась к «Правде», которая лежала на его столе. Все закрутилось перед глазами, когда увидела огромный, чуть не во всю страницу, фельетон и прочла: «Михаил Кольцов. «Дети смеются». буквы скакали перед глазами...
«...В Москве есть театр, который не боится и даже не замечает никаких репертуарных и прочих кризисов.
В этом единственном театре публика всегда одна и та же, всегда в отличном настроении, всегда внимательна и чутка к автору, пьесе, декорациям, к исполнителям и к музыке.
Сотни раз в начале спектакля появляется перед занавесом женская фигурка и вступает в переговоры с дружественной державой зала.
— Тетя Наташа! Здравствуй! Ур-ра-а!
— Здравствуйте, дети! Ну-ка скажите, что я люблю? Иногда свежие, звонкие голоса отвечают из глубины зала с уверенностью, искушенной на опыте:
— Знаем! Ты любишь разговаривать. Наталия Сац, директор Московского театра для детей, отвечает на эту обиду вполне миролюбиво:
— Да, я люблю разговаривать. А еще что люблю?
— А еще любишь, чтобы была тишина.
— Верно, ребята. Люблю, чтобы была тишина. Вот теперь, когда тихо, я вам расскажу про наш сегодняшний спектакль.
Публика слушает настороженно и нетерпеливо.
— Знаете ли вы, дети, что такое режим экономии? Весь театр грохочет стройным, единодушным «да». Публика детского театра твердо знает о режиме экономии.
В отдельных, частных вопросах, особенно связанных со своими текущими.делами, маленькие театралы обнаруживают значительно меньшую проницательность.
Шестилетний обладатель кресла в партере, когда наступил маленький антракт после пятиминутного вступления к двухчасовому спектаклю, посопел носом и хмуро спросил:
— Уже кончилось? Уже домой идти? Другой счастливый обладатель входного билета, нисколько не подозревая, что человек есть животное общественное, требует на свой «билет» совершенно неслыханных удобств:
— Тетя Наташа, посади меня к себе на колени!
Колен у директора детского театра — раз-два и обчелся, а зрителей — шестьсот человек. Но маленький посетитель — тиран, он обижается даже на самый мягкий отказ. Приходится посадить...
Третий посетитель театра считает необходимым сообщить в письме к дирекции важные биографические данные о себе:
«Когда я был маленький, мне было три года».
Они знают о режиме экономии, но не знают очень многого другого, что могло бы сузить и омрачить их жизнь.
Когда в середине акта смотришь в слабо освещенный зал, на ряды зрителей, раскинувшихся в креслах просто, задумчиво и величественно, как сидят только дети, видишь ясно, убедительно, волнующе, радостно, вне всякой агитации: они, наши дети, живут сейчас хорошо.
Когда в стране неурожай и голод, есть одна страшная забота и тревога, еще большая забота и тревога, чем об умирающих людях. Забота о посеве будущего года. Если посев уцелел — беда кончится в одном году. Если посев пропал, съеден — нет конца беде!
Не зря все иностранцы, приезжавшие к нам после засыпанных снегом тяжелых годов, смотрели прежде всего не на лица взрослых, а на лица детей. И всегда с внугренним изумлением под маской бесстрастия отмечали:
— Дети Советской России выглядят хорошо. ...
И здесь, в театре, в единственном в мире специальном театре для детей, созданном Советами, и за его порогом, на улицах, в скверах, на площадях, и в первый майский день, на разукрашенных, по обычаю, грузовиках, видя несчетные гирлянды живых, здоровых, смеющихся детей, мы ясно ощущаем: основной золотой детский фонд спасен.
Дети смеются. Они почти все здоровы. Они почти все целы. Посев сохранен!
Почти...
А беспризорные, эти жуткие кучи грязных человеческих личинок? Ведь они еще копошатся в городах и на железных дорогах.
...Может быть, скинуть их со счетов? Остаться только при золотом фонде крепких, чистых, смеющихся детей, при основном детском капитале, который удалось сберечь пролетариату и крестьянству? Нет! Мы не смахнем эти черные костяшки на наших счетах, мы их посветлим... Это возможно, вполне достижимо при упорной, настойчивой борьбе. Нет ничего невозможного в работе над человеком...»
Пожалуй, за все время существования Детского театра ничто из написанного не сыграло такой роли, как этот фельетон.
Главное — для многих прояснило: Детский театр — дело нужное. Казалось, Кольцов включил над крышей Детского театра солнце. В тот день самые хмурые заулыбались мне, улыбалась и я.
Говорить Кольцову «спасибо» было бы мелко: он поверил в наш театр — вот главное.
Свободное копирование
