Работать кончили поздно вечером. Все рабочие, опять по звонку, отправились на кухню ужинать... Было часов около десяти... В кухне было полутемно, и поэтому пришлось зажечь лампу. Сели за стол, стряпка подала щей... Щи были остывшие, почти совсем холодные, разбавленные водой, противные... Некоторые попробовали, но, хлебнув ложку-другую, бросили и сидели насупившись, усталые, голодные и злые...
Один только нарядчик молча и резко хлебал, сурово сдвинув брови и не глядя ни на кого... Что-то упрямое, злобное и вместе с тем затаенное и рабски подлое было в его фигуре. Все видели и отлично понимали, что делает это он нам "на зло", делает в угоду "самому". Но никто не решался высказать это вслух, боясь быть завтра же прогнанным.
-- Давай кашу! -- крикнул кто-то.
-- Нету каши! -- отозвалась кухарка. -- Кашник какой! И так хорош! За обедом жрал... Кака тебе еще каша?.. Чай, знаешь: не полагается...
-- Да какого самделе чорта! -- закричал вдруг сидевший с краю, в переднем углу, широкоплечий, черный, с суровым лицом, с засученными по локоть жилистыми руками, мужик, как я узнал после, кузнец. -- Не жрамши нам быть! Аль мы здесь даром живем?.. Идемте к самому!
Он встал и вылез из-за стола.
-- Идемте! -- опять крикнул он и обвел всех глазами. Но никто не двинулся с места.
-- Тьфу! -- плюнул кузнец. -- Дьяволы! Ах вы, злая рота. Трусы!.. Я один пойду... Наплевать... Расчет давай... Аль я себе хлеба не добуду... Дьяволы!..
Он вышел, сильно хлопнув дверью и громко ругаясь...
-- Ишь, ловкач! -- усмехнувшись, вымолвил нарядчик. -- Харчи, вишь, не хороши... Кто я! Без него-то, диви, людей нет... Сто человек на его место, только свистни... Кузнец! Мастеровой!.. Ха!.. Не таким сшибали рога-то...
Никто не ответил. Все сидели молча и ждали. Минут через двадцать пришел кузнец и привел с собой "самого".
-- Что такое, а? -- закричал "сам" визгливым голосом, весь красный, с выкатившимися глазами, -- что такое?.. Егор, а?.. Встать!.. -- вдруг пронзительно завизжал он на нас. -- В-в-встать!..
Мы все, как школьники, поднялись и стояли в неудобных позах, теснясь в узких проходах между столом и скамейками.
-- Ну, что такое?
-- Жрать нельзя... падаль! -- угрюмо произнес кузнец. -- Собака жрать не станет... сбесится!..
-- Молчать! -- завизжал управляющий. -- Не у тебя спрашивают... Егор, объясни!..
-- Я, барин, докладывал вашей милости, -- начал нарядчик, выйдя из-за стола и стоя перед "самим" на вытяжку, -- какой народ: все не так да не этак... Люди едят, ничего... а им, вишь, плохо. Извольте спросить у других...
Управляющий обвел нас всех глазами и спросил:
-- Кто недоволен харчами, говорите... Ну, кто?
Все молчали, опустив головы... Что-то унизительное, гадкое и жалкое было в этих опущенных головах.
-- Да вы попробуйте, -- сказал я, не вытерпев.
-- Что? -- спросил управляющий, сделав большие глаза и дернув головой кверху, точно лошадь, которую неожиданно ударили по морде.
-- Вон они щи, в чашке, попробуйте, -- снова повторил я.
-- Как ты сказал? Повтори! -- сказал "сам" после продолжительного молчания, во время которого я чувствовал, что все глаза устремлены на меня.
Я хотел еще раз повторить сказанное и уйти, но в это время к управляющему подскочила кухарка и затараторила, как сорока.
-- Барин, батюшка, врут они... шти, как шти... холодные малость, -- только и всего... Не диво, что холодные: сколько часов стоят... печка-то выстыла. За обедом давеча сколько слопали... Добавила водицей, знамо... только и всего... шти, как шти... хучь кому хлебать...
-- Ну, что ж вы? -- обратился к нам управляющий и, помолчав, сказал: -- Кому не нравится, можете убираться к чор-ту!.. Завтра расчет... Я найду таких, кому будет нравиться.-- И повторив еще раз:-- К чорту! -- торопливо вышел из кухни.
Все молчали... Нарядчик опять забрался на старое место и начал хлебать щи... Кузнец дрожащими пальцами вертел папироску.
-- Ловко! -- сказал он. -- Вот так ловко! -- И, обратившись к нарядчику, крикнул:-- А все ты, чорт серый, глот!.. Погоди, дьявол, погоди!..
-- Не грозись! -- спокойно произнес нарядчик. -- Не страшно...
-- Погоди! -- опять повторил кузнец. -- Бабник, чорт! А ты, шкура барабанная, -- набросился он на кухарку, -- чего егозишь... хвостом-то вертишь... сво-о-лочь!..
-- От сволочи слышу! -- огрызнулась кухарка.
-- Трепалка... язва... У-у-у, убить тебя мало! Кабы тебя на мои зубы... Дурак муж-то глядит... не видит...
-- Чего не видит-то? Чего не видит-то? -- завизжала кухарка, -- сказывай!
-- Чего... чего... Трепло!.. Снюхались... потрафили друг дружке, го-го-го!.. А муж-то дурак. Эх вы, дьяволы!.. Тьфу!..
Он плюнул и ушел из кухни на улицу.
-- Слышали, люди добрые? -- закричала кухарка, обращаясь к нам. -- Будьте свидетели!..
-- Не трещи, не трещи, дура, лахудра!.. -- заговорил ночной сторож, ее муж, -- заплевала... Правда-то, видно, бельмы колет...
-- Молчи, гнилой пес... туда же!
-- Ребята! -- закричал вдруг кто-то из рабочих, перебивая перебранку. -- Что ж нам, не жрамши быть? Валяй на пятнадцати винтах!.. давай воды... кроши хлеба!
Все дружно и торопливо принялись крошить руками хлеб; наполнили этим крошевом чашки, налили в каждую из ушата холодной воды, посолили, "пустили" в каждую чашку по ложке черного, горького "постного" масла, и мурцовка "на пятнадцати винтах" была готова!..
-- Валяй, ребята!
