-- Ну, пойдем! -- сердито хмурясь, произнес нарядчик и добавил со злостью и презрением: -- Работники!.. дери вас дером...
Он повел меня к какому-то деревянному строению, как оказалось после, бане и, подойдя к ней, сказал, указывая на камни "голыши", сваленные в кучу, а также разбросанные вдоль забора:
-- Вот эти каменья таскай... Бери-ка-сь. Пойдем, укажу на место... Ну, шевелись, неча думать-то...
Я взял два камня и пошел за ним. Камни были тяжелые, и нести их было неловко. Я прижимал их к груди, боясь выронить, и мысленно ругался.
Нарядчик долго шел вдоль забора и, наконец, свернув налево, в ворота, подвел меня к какой-то избе.
-- Складывай здеся... Куфню поправляют, -- пояснил он, указав на работающих около плотников, -- печку тоже новую класть станут... Камень-то этот под нее и пойдет в бут... Торопиться надо... Князь скоро приедет -- жить на лето...
Бросив камни и обтерев рукавом рубашки пот, я огляделся кругом.
Налево от кухни, шагах в тридцати, стоял старый, потемневший от времени барский дом... Огромные липы и тополя росли около него, раскинув ветки по крыше, точно щит. Дом этот лицевой стороной, где была терраса,. выходил в сад. Сад, видимо, был красой имения: бесконечные аллеи тянулись к югу от самого дома вниз под гору. Верхушки деревьев переплетались между собою, представляя тенистые, могучие своды... Через темную чащу лишь кое-где пробивалась в аллеях узкая полоса солнечного света. Длинными рядами и целыми купами стояли столетние дубы, липы, тополя... Тут же росли в изобилии лиственницы, пихты, ели и сосны, гордо возвышавшиеся своими темнозелеными кронами над другими деревьями... Серебристая кора редких берез, как белые привидения, мелькала кое-где в чаще.
Понизу дико и прихотливо разрослась заросль... Кусты сирени, волчьих ягод, орешника, вереска раскидывали беспорядочно-прихотливо свои ветки, перепутанные, представлявшие местами почти непролазную, одичалую чащу.
В летние знойные дни в этом саду, вероятно, царила непробудная, мертвая дремота. Изредка только где-то высоко, над вершинами деревьев, пронзительно крикнет ястреб, и снова все тихо...
Не то было теперь, весной, когда только что начинали шуметь по оврагам говорливые ручьи и высоко над землею проносились угольники журавлей. Весь сад был полон веселым гамом птичьих голосов...
...На опушку прилетели уже в свои старые гнезда горластые грачи, и крики их раздавались по саду с утра до ночи... За ними последовали скворцы, потом старые трещотки, дрозды. Сад ожил. Все в нем пело, чирикало, свистело и щебетало на разные голоса, стараясь перекричать друг друга. А по утренним и вечерним зорям и во всю короткую майскую ночь в кустах по берегам огромного садового пруда раздавались соловьиные трели. В тихие весенние ночи казалось порой, что под эти трели, при таинственном лунном свете по аллеям сада бродят тени давно умерших "сиятельных" людей и тоскуют и плачут, вспоминая прежнее величие...
Постояв немного, я снова направился к бане, за камнями, и когда возвратился назад, то один из плотников усмехнулся и сказал, обращаясь к товарищам:
-- Гляди, ребята, вот почему и лошади-то ноне дешевы... на себе, вишь, таскает... Эх, ты, голова! И охота тебе?
Я промолчал.
"Почему, в самом деле, не перевезти камни сразу на лошади?" -- думал я, однако, про себя и тот же вопрос предложил попавшемуся навстречу нарядчику.
Он ехидно захихикал и сказал:
-- Вишь ты!.. Лошадь! А тебе тогда что же делать?.. Зачем животину зря мучить?.. Таскай, парень, таскай... не сумлевайся.
-- Да ведь время даром теряем! -- сказал я.
-- А уж это, брат, не твоя забота... Ешь -- что поставят, делай -- что заставят... Помалкивай... А не хошь -- как хошь... Слыхал, что сам давеча сказал: "к чорту!" Больше ничего.
Он засмеялся и зашагал от меня прочь...
