Семья

  Воспоминания накатывают обычно перед сном, уже в постели – закрыл глаза и в детстве.

 Чаще других вспоминается бабушка. Являясь для меня самой доброй на свете, она, в глазах других, была неграмотной старухой–староверкой.

 Более ярких представителей старообрядцев, чем она и дед, я действительно не встречала.

 В течение всей жизни они упорно хранили и почитали традиции, унаследованные от родителей.

 В доме принимали пищу два раза в сутки – утром и вечером. Посты соблюдались безоговорочно.

 Исключение допускалось только для внучек, да и то, потому, что нам ещё не исполнилось семи лет. Посуда у нас была своя, - трогать чужую мы не имели права.

 Телевизора и радио в их доме не было, как и спиртного. И это в семидесятые годы двадцатого столетия!

 Курение тоже считалось грехом, однако, иногда дед всё-таки выкуривал папиросу. К табаку он пристрастился на фронте и не смог избавиться от вредной привычки. Не смог, а, может, не захотел.

 Думаю, что дедушка был меньше подвержен влиянию веры.

 Впоследствии же, только она помогала бабуле ухаживать за ним, когда отголоски ранения и гибель в один год старшего сына и младшей снохи обернулись для старика двумя инсультами. Наверное, свою лепту внесла и отправка нас с сестрой в детский дом.

 После свалившихся на семью несчастий дедушка уже не поднялся. Бабушка терпеливо оставалась рядом, до самой его смерти. Она и её вера.

 Я поражалась тому, сколько бабуля знает молитв. Длинными ночами, всегда наизусть, она певуче читала толстые церковные книги, хранившиеся в сундуке, который часто служил мне кроватью.

 До приезда предприимчивых людей из Свердловска, книг было больше десятка.

 Я особенно интересовалась картинками.

 Не без умысла.

 Однако, бесёнок под весами добра и зла, исподтишка тянувший чашу с грехами к земле, удерживал меня от того, чтобы подправить карандашом некоторые из них. Рисковать было нельзя, - вдруг окажется, что и без его участия я нагрешила достаточно и на Божьем суде отправлюсь прямиком в ад.

 Молясь, бабушка водила пальцем по строчкам, переворачивала страницы, а её глаза всё время смотрели на иконы. Я ждала момента, когда она забудет текст и опустит взгляд.

 Не дождалась ни разу…

 Сестрёнка бывала в доме деда редко, и, в общем–то, не успела почувствовать на себе уклад праведной жизни.

 А я помню многое. Помню, как вечером, в пятницу, бабуля непременно уезжала в молельный дом на всенощную.

 Оказывается, был в Кургане, где–то в Рябкове, подобный дом для людей старой веры. (Язык не поворачивается назвать их сектой). Помню, как прихожане этого дома крестили меня, шестилетнюю, по обычаю староверов троекратно окунув в ванную.

 Обряд провели в кухне, где ютились дедушка с бабушкой. При крещении я получила имя Наталия.

 До сих пор не могу определиться, кто я есть по своей вере. Вычертив тогда крест двумя, а не тремя пальцами, бабушка словно поставила блок. Я упорно признаю только вариант боярыни Морозовой с известной картины.

 Потом, в детском доме, с меня снимут оловянный крестик на суровой нитке и всё, что я сохраню, это «Отче наш», мышечную память о сложенном из двух пальцев символе и воспоминания о доме.

 Двоедане… Я заливалась безмолвным ужасом, когда слышала это слово вслед. Произносилось оно с тихой злобой и казалось мне самым страшным из всех ругательств, существующих на свете.

 А знала я их к пяти годам немало, причём, в основном, нецензурных.

 Люди постоянно выражали своё отношение к нашей семье и её необычности, хотя, мы никому не мешали: Мы просто жили другой жизнью, да и то не все, а только старшее поколение.

 Вообще, наш дом представлял собой гремучую смесь. Маму звали Фаниза Саитхановна, что даёт повод предполагать её мусульманские корни.

 Отец не женился на ней, а просто привёл в дом, против воли своих, и, видимо, её родителей - так как о них я ничего не знаю. Привёл и благополучно завёл нас с Татьяной, не забыв дать нам свою фамилию.

 Фамилию матери, я, к сожалению, не помню.

 В маме сложно было рассмотреть мусульманку.

 Будучи отъявленной атеисткой, она успешно окончила ряд учебных заведений, в том числе, Высшую партийную школу коммунизма и ленинизма. Вечная студентка-шатенка носила брюки, рубашки, любила веселье и шумные компании.

 В памяти остался снимок выпускников Школы, собравшихся на даче первого секретаря тогдашнего обкома партии. В центре – она с аккордеоном, полулежит на земле. Жаль, что эти снимки не сохранились.

 Фотографий с мамой вообще нет, - это моя большая печаль.

 Если старики не принимались окружающими из-за веры, то мать и отец вызывали раздражение образом жизни – они были глубокие пьяницы, да, чего уж там– алкоголики!

 Гамыра - самый популярный в то время напиток в нашей семье. Кто не знает - это очень дешёвое вино, продаваемое в конце 70-х.

 Тунеядцы - второе слово, вызывавшее страх.

 За ним стояла реальная угроза лишиться родителей. Кругом говорили о том, что за тунеядство могут осудить и дать срок.

 Я понимала, что такое тюрьма - бывшие зеки часто заглядывали к нам. Поэтому искренне радовалась, когда мама или папа устраивались на работу, пусть и ненадолго, - до первого запоя.

 Старшее поколение не могло на них повлиять.

Бабушка, видя, как живут её внучки, молилась день и ночь, взывая к разуму непутёвого сына.

Другие её дети выросли порядочными людьми.

 Дочь работала директором крупнейшего в Кургане магазина - очень уважаемый человек, особенно в эпоху дефицита.

 Старший сын - токарь–фрезеровщик на заводе колёсных тягачей, был передовиком производства.

 А вот младшенький грешил за всю семью.

 Бабуля просто не успевала отмаливать его запои.

 Я, как могла, помогала ей: вставала рядом к иконам, когда она молилась и внимательно слушала её певучий голос.

 Я так скучаю теперь по нему.

 Бабушка искренне верила, что отца сбивает с пути наша мама, и горько сетовала на это.

 А я видела, что родители счастливы и довольны своим существованием.

 Такое странное сочетание неблагополучного образа жизни и любви друг к другу и к детям, заложило в нас с сестрой полярные черты характера.

 В меня больше - я дольше прожила с ними. Я постоянно ощущаю, что не такая, как все. С одной стороны, детдомовка – жёсткая и прямая в суждениях, одиночка в панцире защиты, с другой – чувствительная до слёз, доверчивая до безобразия.

 Родители действительно нас любили, но, к сожалению, забывали заботиться. Вернее, заботились в трезвом состоянии, а такое случалось всё реже.

 Если отец мог передвигаться, - он гулял со мной.

 Мы ходили к Тоболу, к столовой, расположенной в пятиэтажке на берегу.

 Всюду были его знакомые, везде наливали.

 Однажды, папа ввязался в драку. Это была даже не драка, а избиение пьяного более трезвыми.

 Вот за него-то и вступился мой родитель. Я вцепилась в отца мёртвой хваткой и вытащила из кучи дерущихся.

 Рядом стояла девочка моих лет, с мужской сандалией в руке, и плакала. Били её папу. Мы ушли, а она осталась, застряв, заодно, и в моей памяти.

 Отчётливо помню приступ белой горячки у отца. Его связывают и увозят. Один раз, затем второй.

 ЛТП. Тоже слово из моего детства.

 Маму упорно держат на заводе сторожем, хотя охранять нужно от неё. Я хожу с ней на работу в ночь, чтобы держать ситуацию под контролем – я-то в трезвом уме.

 Спать в машине неудобно.

 Мама всё чаще напивается до бесконтрольного состояния.

 Однажды водитель обнаруживает мокрое сиденье - крик, ругань. Беру вину на себя - боюсь, что её уволят.

Не успели....