13-го [сентября], 12 час.-- Пошел в 10 час., чтобы зайти к Ол. Як. и занести Каткову посылку, которую так долго задержал у себя. Ол. Як-ча встретил на дороге и, идя, шутил с ним довольно резко, как и он со мною. Занес к Каткову, его не было, я отдал сторожу. Оттуда в Казанский, где достоял обедню, после смотрел иконы, между прочим, Марии Магдалины, которую называл красавицею Ив. Гр., в том приделе, который дальше от входа; напротив, мне не понравилась. Особенного ничего не чувствовал в церкви, хотя шел и думал, что с усердием помолюсь. Когда смотрел у Юнкера, несколько пошевеливала мужской член какая-то картина; да, спит или полуспит брюнетка. Должно сказать, что я постоянно сравниваю всех -- и картины, и живых -- с Над. Ег.
В университет пришел В. П., я сказал ему, -- что он не приходит?-- Говорит: "Она скучает". -- "Верно, говорю, не то".-- "Ну, так я могу наскучить и буду тяжел". -- Воронин сказал: "Приходите вечером". -- "С удовольствием", сказал я. (В. П. обещался придти после обеда.) Я, конечно, почти наверное знал, что [звали] затем, чтобы предложить уроки. В. П. пришел, посидел час, мы смеялись над всеми, особенно профессорами, много над Фрейтагом и Грефе; и Куторга и Никитенко не ушли. Любиньке и Ив. Гр., я думаю, было неприятно. Пошли; он проводил меня до Мещанской. Дорогою сначала говорили о вздоре, после этого он стал говорить, как ему надоедает и вчера вечером особенно надоел тесть, -- а она все дает им. "Чорт знает, я трус, -- сказал он, переходя Семеновский мост, -- да, трус: вчера мчалась бешеная тройка, только поставить бы ногу и тотчас же в одну минуту был бы измят и без шуму; и думал, но просто струсил, а между тем тут-то и можно было не струсить, потому что времени сообразить не было -- одна минута". Все это не сделало на меня особенного впечатления на сердце, которое не билось, а на голову, которая, однако, признаюсь, тоже не была сильно взволнована, а находилась как бы в сонном состоянии.
Пришел к Воронину, он сказал -- "пожалуйте туда". Я сказал: "Вы верно хотите сказать мне, чтоб я снова давал уроки братцам? нет, мне было бы приятнее, если бы вместо меня давал их один молодой человек, которого вы видели у Устрялова на лекции".-- "Да отчего же вы не хотите?" -- "Напротив, я буду с удовольствием, если вы не согласны, чтоб давал он, но мне было бы приятнее, если бы стал давать он, а не я". -- "Кто он?" -- "Кончил курс в Харьковском университете, а теперь слушает некоторые лекции здесь. Это было бы мне весьма приятно". -- Он пошел к гувернеру и минут пять там побыл. Гувернер, кажется, сначала не согласился. Когда я говорил и после, когда дожидался, я был совершенно спокоен и сердце нисколько не билось, и нисколько не сконфузился, как это обыкновенно бывает, когда дело идет о предметах, по моему мнению, вообще справедливых, и когда он был у гувернера, сердце тоже было совершенно спокойно, хотя довольно с любопытством ожидал, что будет, и почти уверился, что не согласится гувернер, и это было мне неприятно. Он воротился.-- "Так пусть он пожалует сюда завтра".-- "Когда?" -- "В два часа".-- Я хотел уйти, поблагодаривши, но он оставил пить чай. Я был совершенно хладнокровен, совершенно, как только могу быть, и нн радости, ничего не было, решительно как бы этого не случилось, а я только думаю об этом, и то еще думаю, не разгорячаясь мыслью. Я несколько раз сказал раньше Воронину, что ото мне весьма приятно. Когда он подходил к своей комнате, я перекрестился, кажется, так, по "авось, это так и следует перекреститься", чем по непоколебимому убеждению. Раньше я думал, что если должен буду давать теперь сам Ворониным уроки, то это я уже могу взять себе. Ныне, идя из университета, решил, что нет. Оттуда к В. П., хотя должен был придти туда в 9 часов. Они пили чай и мне не удалось взглянуть хорошенько на Над. Ег.
Я всего более, идя к нему, да и раньше, думая об этом, затруднялся, как В. П. примет это, и что не захочет. Сидел совершенно хладнокровно. Над. Ег., кажется, мой приход был неприятен. "Вы проводите меня?" сказал я (если б не хотел, мог бы у ворот); он сказал: "Пойдемте", -- верно потому, что уж ждал чего-нибудь в том роде, как я ему должен был сказать. Вышли. Я без всякого замешательства сказал: "Воронин предлагает мне снова давать уроки, но как я не могу, то сказал -- скажу вам, и вы пожалуйте туда в два часа". Он не показал внешним образом никакого удивления, как бы это совершенно так. Я продолжал: "Он спросил, кто же это? -- я сказал: тот молодой человек, которого вы видели со мною у Устрялова, он кончил курс в Харьковском университете".-- "Зачем вы это сказали? Просто сказали бы, что был в Харьковском университете" (не годилось мне так сказать, может быть, это расстроило бы дело). Он проводил меня до моста, после я его до квартиры; говорили о том, где Воронина дом, о том, чему учить: алгебра и геометрия его пугают. Я говорю: "Вздор; если хотите, будем приготовляться вместе". Он против последнего ничего, против первого говорил, но ничего, согласился, что ничего, но сказал: "А вы?" Я сказал весьма спокойно и обыкновенным своим, несколько ироническим, тоном: "Я не мог, что же, нужно мне было сказать о Корелкине, а не о вас? Если вы не согласитесь, конечно, я скажу о Корелкине".-- "Нет, в таком случае, конечно, раньше Корелкина уж буду я".
Таким образом, чего мы боимся, того не бывает: я боялся препятствий от него, их не было. Его должно быть хорошо настроили прежние мои, не без намерения говоренные слова о том, что я думаю, не бросить ли уроки у Ворониных, потому что слишком много времени тратится, о том, что едва ли мы не разойдемся, потому что я, кажется, нехорошо себя у них поставил. Когда он был у нас, сказал, что Залеман слишком хорошо обо мне отзывается: "Это, говорит, человек необыкновенно скромный, он знает более всех наших профессоров, но не хочет этого показать".-- Вот уж в чем не виноват!
Когда я шел от него, расположение духа было совершенно как бы ничего не было, решительно пустое расположение духа, даже и не пелось и не думалось хорошенько об этом поступке, никакого довольства и радости на сердце, хотя в уме есть несколько, но и то слабо. Дорогою своротил два лещадных камня с крыльчиков у лавки, выходящей на улицу по линии у казарм и по проспекту. Пришел домой ничего, читал и несколько спал, потому что ноги устали страшно и несколько ломило и теперь несколько ломит под коленями, т.-е. верхнюю часть икры.
Итак, решительно ничего, как бы ничего не было; довольство в уме есть некоторое, в сердце никакого. Купил Фукидида -- 90 коп. сер., 10 коп. сер. сургуч и 10 за повестку.
Свободное копирование
