Из дневников - 1

Дневники

Борис Поплавский вел дневники с 14 лет. После смерти Поплавского его душеприказчик, прозаик и литературный критик граф Николай Дмитриевич Татищев (1902--1980) издал в 1938 году эти дневники, выбрав из многих сохранившихся в архиве тетрадей лишь записи 1928--1935 годов, то есть времени, когда Поплавский начал печататься и приобрел широкую известность в литературных кругах эмиграции.

Публикация вызвала большой интерес современников. И не удивительно: в жанре дневниковой прозы Поплавскому удалось создать совершенно особенное художественное целое, живущее по своим законам и в известном смысле самодостаточное.

21.12.1928

{Фрагменты дневниковых записей печатаются по изданию: Борис Поплавский. Из дневников. 1928--1935. Париж, 1938}.

Нас интересует, насколько всецело художник в поисках ценного и истинно поэтического в себе, склоняться должен в сторону безусловно индивидуального и личного. Ведь существовали искусства, и большие эпохи искусств, в которые художники явно не искали индивидуального. Не искали неповторимо выйти из ряда, а, наоборот, как бы слиться и раствориться в неком надличном стиле, напр<имер>, в готике вообще, или же в искусстве своего учителя, как, например, греческие продолжатели Гомера или русские былинописцы. Такое явление кажется нам вполне желательным в эпохи, когда существует у данного народа или группы народов какое-нибудь большое искусство, ради продолжения и развития которого законно жертвовать тенденцией к оригинальности, как строить прекрасное общее здание предпочтительно тому, чтобы отдавать свои силы на приукрашение собственного жилища. Такие эпохи и есть классические эпохи, как бы объективного стиля или задач, и художественное целеискание его, в целом, законно отменяет поиски своих неповторимых личных эстетик. Последними опытами в этом направлении была, пожалуй, русская социальная литература девятнадцатого века, которая отчасти продолжает развиваться в России. Но для душ более эстетически настроенных, взыскующих скорее о постигании и претворении мира в красоте, а не в правде, это искусство, центр которого, в сущности, находится вне искусства, в некоем искании правды среди людей, законно чуждо. <...>

Но высокого, одного чисто художественного стиля (подобием которого одно время казался кубизм для французской живописи), в настоящее время ни в русском, ни в иностранном искусстве нет. Нет недостроенного храма, поэтому законно художественное перестроение жилища или же домашней часовни. Поэтому тенденция к повышению ценного в искусстве находится, как нам кажется, в настоящее время в стороне искания наиболее индивидуального, наиболее субъективного миро- и духо-ощущения. <...>

Где поэту в своей душе искать истинно-поэтического, ценного? Обычно дается ложный ответ: в прекрасном, стыдясь и чуждаясь своей юродивости и тривиальности. Поэты с губительным энтузиазмом погружаются в "прекрасное", глубокомысленное, великое, роковое, как во время романтизма, в гуманное, трогательно-близкое к природе, человеческое. <...>

По-нашему же поэзия должна быть личным, домашним делом; только тот, кто у себя дома в старом, рваном пиджаке принимает вечность и с ней имеет какие-то мелкие и жалостно-короткие дела, хорошо о ней пишет... Все эти стихи перестали бы быть красивыми для того, чтобы сделаться искренне-трогательными, ибо человек, когда он до нас доходит в своих отношениях с абсолютным и в глубоком горе от долгого отсутствия этих отношений, всегда искренно трогателен. А все трогательное нужно, все оно разбивает лед нашего внутреннего сна. Только трогательное мы любим, а только то, что мы любим, мы постигаем. А поэзия есть способ сделаться насильно милым и сделать насильно милым Бога.