Человек. Человек подл. Люди хорошо относятся друг к другу, если им это ничего не стоит. И они сочувствуют добру, если им это ничего не стоит. Даже какой-нибудь киллер, забежавший между двумя убийствами в кино на детектив, на стороне положительного героя, который ловит киллера. Ведь интересы этого экранного героя с интересами киллера-зрителя не пересекаются. Ведь не его он ловит. Так же и люди добры друг к другу - до поры до времени. Пока не столкнутся их интересы. Пока они не встретятся на узком мосту, где разойтись невозможно. Здесь уже человек человеку волк. Конечно, бывает, что один вдруг захочет великодушно уступить другому и позволит ему пройти по себе, но это совершенно противоестественно.
Коммунистическая идея. Трагическая ошибка истинных коммунистов в том, что они хотели, притом насильственно, из говна сделать конфетку. Их представления о человеке были упрощенными. Они думали, что для этого достаточно ликвидировать частную собственность.
У классиков всё гладко на бумаге:
Экспроприировал хозяев – и пляши.
Да только позабыли про овраги
И бездны человеческой души.
Из поэмы «Литва» (август-сентябрь 1975 года)
Слов нет – частная собственность, когда то, что надо многим, есть только у части этих многих, оттого она и «частная» (и мы здесь говорим не о роскоши, а о самом необходимом), - громадный источник соблазна к криминальному перераспределению этой собственности, то есть к мошенничеству, воровству, грабежу, разбою, убийству. Коммунисты думали, что вместо множества ограблений надо провести одно большое ограбление – лишить всех собственников собственности и навсегда её запретить. Пусть человек ни чем не владеет, а только пользуется. И вот здесь- то якобы упраздненное неравенство (богатый – бедный) снова торжествует! Пользование было поставлено в зависимость от социального положения пользователя. Корыто общее, но ложки разные – вплоть до совсем маленьких и дырявых. Были «ОНИ» и были «МЫ».
В закрытых буфетах, распределителях, санаториях всё стоило «ИМ» копейки. Поэтому люди стали стремиться не производить, а получать. И вот здесь то и проявилась подлая натура человека. Гони её в дверь – она лезет в окно. Место прямого обогащения занял карьеризм. Пользование материальными благами зависело от службы. На первое место вышло не производство, а распределение. Это то, что Аристотель называл распределительной справедливостью, противопоставляя её уравнительной рыночной справедливости. При распределительной справедливости более заслуженным перед обществом гражданам предоставляются и большие материальные блага. У нас же заслуженность состояла в учении заслужить у начальства теплое местечко.
Мы даже жизней своих не имели, а всего лишь пользовались ими, пока на то была воля нашего начальства.
******************************
Я, Чанышев Арсений Николаевич (литературные псевдонимы: Артемий Михайлов, Арсений Никитин, Арсений Прохожий, Арсений Сонин), родился 18 апреля 1926 года. Мой первый адрес: Ростовская область, город Новочеркасск, Аксайская улица, дом 127.
Мать. Моя мать - Александра Иакинфовна Чанышева ( 18.02. 1895 – 05. 05.1978). Москвичка. В Москве она родилась. В Москве она жила. В Москве она умерла. В Москве жили её родители, её братья и сестры. На Большой Грузинской улице. Моя бабка по матери, умерев в тридцать пять лет, родила тринадцать детей, из которых выжило восемь: три брата и пять сестер. Значит 5 умерло в детстве.
Да, детей лучше не иметь. Лев Толстой описывает, как с рождением сына Левин (?) остро почувствовал, как возросла его уязвимость. А если иметь, то много. Поэт-песенник Исаковский рассказывает в своей автобиографической повести, как его отец смущался, натолкнувшись на него. Будущий поэт был в числе средних по возрасту детей – и отец не мог вспомнить его имя. Когда я недавно перечитывал пушкинскую «Капитанскую дочку», то на этот раз меня больше всего поразило (с возрастом читателя великие произведения предстоят ему иначе) написанное в самом начале: «нас было девять человек детей – выжил я один». А ведь это была помещичья семья времен Екатерины Второй…
После смерти их матери, [мой дед] привел какую-то женщину. Но она, увидев такую уйму детей (хотя братья уже жили отдельно, каждый сам по себе), бежала. За ней сбежал и [дед]. Хозяин выселил детей на улицу, выбросив и их жалкий скарб. Моя мать была старшей.
«Иду домой – и вижу: что во дворе стоят маленькие замерзшие засыпанные снегом фигурки» - рассказывала мать.
Наше будущее. Нет, уже настоящее.
Детей разобрали работницы с Пресни. Она ведь недалеко от Большой Грузинской улицы. А мать пошла работать. Хотя она не имела образования (она так и осталась полуграмотной: читать могла, но писала, как слышится, как бы реформируя нашу письменность), какая-то филантропическая княгиня, учитывая, что они всё-таки дворяне, устроила мою мать ученицей на телефонную станцию, где моя мать проработала вплоть до социалистической революции. Став полноправной телефонисткой, она получала пятьдесят рублей золотом в месяц. Но телефонистки, как рассказывала моя мать, не брали золото (тяжело!) и просили ассигнации. Станция принадлежала шведке. Ее очень любили. А её заместительницу немку (на которую падала вся грязная дисциплинарная работа) ненавидели. Когда произошла социалистическая революция, станцию национализировали, шведка уехала, все очень плакали, а немку посадили в тачку и вывалили в канаву. Золотом больше не платили. Фактически вообще не платили. И моя мать уволилась.
Отец. Тихон Николаевич Никитин (12.08. 1867 – 02.12.1937), Уроженец Воронежской губернии. Владимир Ульянов на три года, а Иосиф Джугашвили на двадцать один – двадцать два года были моложе моего отца.
ТНН был православным священником. Кандидатом богословских наук. В свои сорок лет, в 1907 году, он стал монахом. В 1913 году - епископом. Моя мать познакомилась с моим отцом в 1912 году. Ей было семнадцать, а ему сорок пять. И моя мать стала злым гением его жизни.
Своего отца я знал и не знал: не знал в качестве отца и знал в качестве мнимого деда (когда я родился, ТНН шел шестидесятый год) и называл его «дедушкой».
В 1936 году епископ Модест получил сан архиепископа Смоленского и Вяземского..
Летом 1937 мы («дедушка», моя мать и я) ездили в Смоленск и уже собирались туда переезжать.
29 октября 1937 года архиепископ Модест был арестован органами НКВД. Мать: «Пришли девушка в красной косынке, парень в кожаной курке, красноармеец с ружьем. И увели. А молодой поп: «Господа! Господа! Это ошибка. Я сейчас вернусь…»
Никто не вернулся. Исчезли бесследно. Пропали без вести.
Из пропавших без вести в расстрелянные.
Все нижеприведенные сведения я получил благодаря перестройке.
Из «Протокола допроса обвиняемого Никитина Тихона Николаевича 4/х-37г»:
«Вопрос: Расскажите где вы находились и чем занимались до 1917 года?
Ответ: До 1878 года (то есть до одиннадцати лет – А.Ч.) я учился в сельской школе в … Чертовицко быв. Воронежской губ. с 1878 по 1884 год (шесть лет, с одиннадцати до семнадцати) я учился в воронежском духовном училище, в 1884 - 1889 годах (ещё пять лет, семнадцать – двадцать два ) - в духовной семинарии в гор. Воронеже В 1889 – 1891 г. (ещё два года, двадцать два - двадцать четыре ) я был учителем начальной школы в гор. Воронеже. С 1891 по 1899 год (ещё восемь лет, двадцать четыре – тридцать два) я прослужил священником в слободе Никитовке Воронежской губ. С 1899 г. по 1903 г. (ещё четыре года, тридцать два – тридцать шесть) я учился в Московской духовной академии (Т.Н.Никитин окончил в 1903 году Московскую духовную академию со степенью кандидата богословия - диссертация о раннем христианском теологе Астерии Амазийском; опубликована, есть в бывшей «Ленинке»). В 1903 - 1904 годах (ещё два года, тридцать шесть – тридцать семь) я служил учителем в Федосийском учительском институте. С 1904 по 1907 год (еще три года, тридцать семь – сорок) я служил священником в гор. Воронеже.
В том же году (в сорок лет; возможно, что он к этому времени овдовел, у него как будто бы была дочь) я был вызван в гор. Москву, где пострижен (в Чудовом монастыре) иеромонахом. В 1908 г (в сорок один год) я получил сан архимандрита, а в 1913 г (в сорок шесть лет) - сан епископа Верийского. При пострижении иеромонахом мне было дано имя Модест.
В Москве я прослужил до июля-августа 1917 года.
Затем оставил службу и переселился в город Воронеж, где нигде не служил, а жил безработным до сентября 1921 года. Причем во время занятия Воронежа деникинской армией я находился в Москве, куда неоднократно ездил за покупками церковного вина от воронежского комитета рабочих, который в это время ведал этим делом. В 1921 году меня назначили епископом в город Аксай, где пробыл одну зиму, после чего был переведен в Устьмедвединскую станицу (?) архиереем (?). Затем я был во многих городах непродолжительное время, как например: Царицын, (?), Тверь (?), Новочеркасск, Шахты, в Севастополе, Пскове, Уральске и в сентябре 1933 года я приехал в город Вязьму, где и находился до настоящего времени – служу архиепископом.
Вопрос: Почему вы часто так меняли местожительство в период 1921 – 1934 годы?
Ответ: В связи с переходом меня в обновленческую церковь (в 1922 –31 гг. епископ Модест был в обновленчестве, где достиг сана митрополита), частые переезды с места на место требовались для проведения агитации по этой линии.
(Принеся 3 июня 1931 года покаяние, Модест вернулся в лоно ортодоксальной церкви в качестве епископа. В 1936 голу он был возведен в сан архиепископа Смоленского и Вяземского).
Вопрос: Назовите своих знакомых по Вяземскому району?..
Ответ:…
Вопрос: Скажите, кто из выше поименованных лиц настроен враждебно к советскому строю?
Ответ:…»
(небрежно записанный рукой следователя текст мною выправлен: расставлены недостающие знаки препинания, вставлены недостающие слова, исправлены некоторые слова).
Расстрел. Все священники вяземской епархии были расстреляны.
1990 год. Мне 64. Ответ от КГБ: «Архиепископ Смоленский и Вяземский Модест ( Никитин Николай Тихонович) расстрелян 2 декабря 1937 года в 17 часов. Место захоронения неизвестно. Реабилитирован в 56».
Свидетельство о смерти. Гражданин Никитин Тихон Николаевич умер О2.12.1937 (Второго декабря тысяча девятьсот тридцать седьмого года) в возрасте 70 лет, о чем в книге регистрации актов о смерти 1992 года января месяца 30 числа произведена запись №2-В. Причина смерти – Расстрел. Место смерти: город, селение, район не известно. Место регистрации Отдел ЗАГС г. Вязьма Смоленской обл. Дата выдачи 30 января 1992.
Сестра. В 1920 году родилась моя сестра Галина.
Я её помню по трем сценкам, чудом сохранившимся в моей памяти.
Вот залитая солнцем комната. Галю я не вижу. Она как будто бы сидит на рояле. Она говорит мне, чтобы я принес ей печенье. Я бегу к шкафу, выдвигаю нижний ящик, а там красивая картонная коробка с печеньем («Пети фур» ???). Всё. Остро чувствую свой бег через полкомнаты. Где это было? Может быть уже в Астрахани. Почему она сама не пошла за печеньем?
А вот мы стоим рядом в пальтишках. За нами железные зеленые ворота. Явно, что это что-то церковно-монастырское. Впереди круто опускающийся вниз переулок. И вот оттуда как корабль из-за горизонта вырастает мама. Увидев нас, она улыбается.
И третье. Галя лежит нагая на кровати на спине. Бледная, худая. И какой-то врач мажет ей как будто бы пупок йодом. Это уже к смерти.
Галине вырвали зуб – и она истекла кровью за два-три месяца.
Смерть дочери потрясла мою мать. И кто бы ни приходил, она всем рассказывала, как умирала Галя. Как за ней прилетели и с ней улетели какие -то птицы. Галину привезли в запаянном цинковом гробу в Москву и похоронили на Новодевичьем кладбище. Оно было для элиты. В 20-ые годы у тетушек были связи. Потом всех их дружков посадили, расстреляли. Вспоминать бесследно исчезнувших запрещалось. Их как бы никогда не было. Не отсюда ли моя Философия Небытия?
До войны мы часто летом ездили на Новодевичье. Но после войны, а может быть и раньше, когда мы вернулись в Москву из Вязьмы после ареста отца, никто о могиле и не вспомнил. А мне только самому до себя было. В 1937 году я ведь был подростком. Потом после смерти тети Кати я обнаружил у нее квитанцию от 1930 года, где были указаны ряд и номер могилы. Но прошло три четверти века. И я так и не решился поехать на кладбище. Могилу, конечно, упразднили.
Эта смерть легла тяжкой плитой на моё детство. Мне запрещалось быть веселым. Помню, что как-то пришла какая-то женщина. Я что-то развеселился. Когда женщина ушла, мать сделала мне строгое замечание. Она меня ни разу пальцем не тронула. Но я её страшно боялся.
Тёти. Младшие сёстры моей матери: тетя Лена, тетя Катя, тетя Зина, тетя Валя. Тётя Валя постоянно жила в Ростове. Я её не знал. Говорили, что она необыкновенно красива, но душевно больна.
Тетя Зина не выдержала моей матери, когда та окончательно вернулась в Москву после ареста отца, – и уехала в Ростов к тете Вале. Там она была угнана в Германию – и бесследно исчезла.
Дядья. Дядя Коля, дядя Володя и дядя Сережа.
Дядя Сережа почему-то оказался на юге, в Краснодарском крае. Он стал часовщиком. В 1964 году я был и в Новороссийске, и в Армавире, и в Темрюке. Там я познакомился со своими двоюродными сестрами: Галиной, Татьяной, Натальей и с таким же братом. Он работал бетонщиком. Его старший брат погиб во время боев на Кубани. Он был пулеметчиком. Жена дяди Сережи надолго его пережила. Согласно семейному преданию, в юности она была наездницей в цирке. Дядя Сережа, который одевался под черкеса, её оттуда похитил. И она нарожала ему уйму детей, Многие умерли в раннем возрасте. Например, одну девочку укусил паук – и она умерла.
Дядя Володя стал артистом. Он умер раньше всех своих братьев и сестер в 1947 году от приступа астмы.
Самый старший, первенец, дядя Коля был сильно контужен на фронте во время первой мировой войны. Он был прапорщиком – самый низший офицерский чин (до 1884 года 14 разряд, чему соответствовал низший гражданский чин - «коллежский регистратор», а с 1884 года – 13, но всё равно низший). В Военно-историческом архиве я нашел его анкеты времен той войны Он там характеризует себя как потомственного дворянина Тамбовской губернии и даже князя. В графе об образовании он пишет: «домашнее». Это значит, что этот «князь» никакого образования не имел. Его невеста – пианистка в Московской консерватории Китти умерла в 1920 году от «испанки» (этот начавшийся в Испании грипп унес тогда в два раза больше жизней, чем вся первая мировая война), что не прибавило ничего к его выздоровлению. Он женился на «тете Але». Она была из экс-богатых. Сам он не работал, спал днем, ночами бодрствовал. Они с тетей Алей жили в Мамонтовке. Его содержала тетя Аля, которая моталась по Москве и Московской области с уроками музыки. У него была большая библиотека, которая попала к нему непонятным образом. В детстве и отрочестве я обожал книги. Но их не было. Почти ничего не издавали. Но этот дядя ни разу не принес мне ни одной книги. К себе он меня никогда не приглашал. Он меня презирал как незаконнорожденного сына попа. Правда, когда я подрос, он, приезжая в Москву (так что он не все дни спал) и заходя к нам (больше было некуда, в нашей комнатушке был как бы их штаб: то тетя Аля забегала и убегала, то дядя Коля, целый день они так и не могли встретиться, пока, наконец, не встречались вечером, чтобы, переругавшись, ехать домой), вел со мной мировоззренческие дискуссии, находясь на самых реакционных позициях. Его наивность была поразительной. В начале войны с немцами (да, именно с немцами, а не с «гитлеровцами», как будто бы последние не были немцами («У дьявола народ немецкий в списке! Он Богом на Земле лишен прописки!»), он спросил меня: «Отчего немцы не бомбят Кремль?» И сам же ответил на свой риторический вопрос: «Потому что это святыня русского народа». Когда много времени спустя после войны неожиданно умерла тетя Аля (ей в больнице делали какое-то исследование и порвали пищевод), дядя Коля прожил еще несколько лет в полном одиночестве…
Наконец, от него ко мне пришло письмо, что он слег и что он брошен всеми своими родственниками. До этого он пытался отлежаться у моей двоюродной сестры Елены – дочери тети Лены, но она его выгнала. А мне его некуда было взять. Мы с тетей Леной приехали к нему в Мамонтовку, где до этого никогда не были. Мы застали его лежащим в маленькой комнате. Стены были в книгах. Он их продавал – и на это жил. Пол был покрыт на несколько сантиметров книжной трухой с мышиным пометом. Мы его покормили, но больше ничего не могли сделать. И уехали. Двухэтажный дом шел в ремонт. И всех жильцов выселили. Соседи пытались устроить его в местную больницу. Его заочно не приняли. Тогда соседи посадили его на санки, отвезли к больнице и там бросили. Была зима. Я со своей знакомой приехал в эту больницу. Он лежал в коридоре. Мы его накормили. Я ему отдал свой свитер. Вид у него был жалкий. Ему ведь было 87 лет. Когда мы приехали через несколько дней, то его на старом месте не обнаружили. Оказывается, что он уже умер, якобы во сне. Врач сказала, что у него не было ни одной болезни, а умер он от дистрофии. Я с тетей Леной с помощью своих друзей похоронил его на кладбище в Мамонтовке.
(Там я обратил внимание на множество стандартных могил с умершими в один и тот же день. Как-то раз к платформе в Мамонтовке подходил переполненный рейсовый автобус. Водитель слишком близко проехал от пруда и автобус туда упал. Все погибли).
Итак, мы зимой похоронили дядю. Колю. С тех пор я, к своему стыду, ни разу там не был. Могила, конечно, пропала.
