|
Увидев Женю Литвинова — целлулоидовые его манжеты и поэтическую шевелюру, сразу я понял, что суждено в Пензенской частной гимназии пышно расцвесть моему стихотворному дару... Ещё
|
|
|
Незнакомец дружески протянул мне руку. Когда минут через десять он вышел из комнаты, унося на память с собой первый имажинистский альманах, появившийся на свет в Пензе, я, дрожа от гнева, спросил Бориса: — Кто этот…? — Бухарин! — ответил Боб, намазывая вывезенное мною из Пензы сливочное масло... Ещё
|
|
|
В Москве я поселился (с гимназическим моим товарищем Молабухом) на Петровке, в квартире одного инженера. Пустил он нас из боязни уплотнения, из страха за свою золоченую мебель с протертым плюшем, за массивные бронзовые канделябры и портреты предков... Надежд инженера мы не оправдали... Ещё
|
|
|
Каждый день, часов около двух, приходил Есенин ко мне в издательство и, садясь около, клал на стол, заваленный рукописями, желтый тюречок с солеными огурцами. Из тюречка на стол бежали струйки рассола... Ещё
|
|
|
На Тверской, неподалеку от Газетного, актеры Форегеровского театрика «Московский балаган» соорудили столовку... До этого прародителя нэповских заведений питались мы с Есениным в одном подвальчике, достойном описания... Ещё
|
|
|
Есенин всегда любил слово нутром выворачивать наружу, к первоначальному его смыслу. В многовековом хождении затрепались слова. На одних своими языками вылизали мы прекраснейшие метафорические фигуры, на других — звуковой образ, на третьих — мысль, тонкую и насмешливую... Ещё
|
|
|
К отцу, к матери, к сестрам (обретавшимся тогда в селе Константинове Рязанской губернии) относился Есенин с отдышкой от самого живота, как от тяжелой клади. Денег в деревню посылал мало, скупо, и всегда при этом злясь и ворча... Ещё
|
|
|
В памяти — один пожар в Нижнем. Горели дома по съезду. Съезд крутой. Глядишь — и как это не скувыркнутся домишки. Под глиняной пяткой съезда, в вонючем грязном овраге — Балчуг: ларьки, лавчонки, магазинчики со всякой рухлядью. Большие страсти и копеечная торговля. Ещё
|
|
|
Так через промежутки — минуты по три — я обнаруживал одну за другой пропажи: часы… бумажник… ботинки… брюки… пиджак… носки… панталоны… галстук… Самое смешное было в такой постепенности обнаруживаний, в чередовании изумлений. Если бы не Есенин, так и сидеть мне до четырех часов дня в чем мать родила Ещё
|
|
|
Сидел я как-то в нашем кафе и будто зачарованный следил за носом Вячеслава Павловича Полонского, который украшал в эту минуту эстраду, напоминая собой розовый флажок на праздничной гирлянде. Замечательный нос у Вячеслава Павловича Полонского! Нет ему подобного во всей Москве!.. Ещё
|
|
|
Над Большим театром четыре коня взвились на дыбы. Рвут вожжи и мускулы на своих ногах. И все без толку. Есенин посмотрел вверх: — А ведь мы с тобой вроде этих глупых лошадей. Русская литература будет потяжельше Большого театра... Ещё
|
|
|
В магазине, по счету десятом, краснощекий немец за кассой сказал: — Без ордера могу отпустить вам только цилиндры. Мы, невероятно обрадованные, благодарно жали немцу пухлую руку.
А через пять минут на Невском призрачны петербуржане вылупляли на нас глаза, ирисники гоготали вслед, а... Ещё
|
|
|
К осени стали жить в бахрушинском доме. Пустил нас к себе на квартиру Карп Карпович Коротков — поэт, малоизвестный читателю, но пользующийся громкой славой у нашего брата... Ещё
|
|
|
— А как, гражданин, будет ваша фамилия? — Мариенгоф… — Анатолий Мариенгоф?… Приятно пораженный обширностью своей славы, я повторил с гордостью: — Анатолий Мариенгоф!
— Автор «Магдалины»? В этот счастливый и волшебнейший момент моей жизни я не только готов был отдать им пальто... Ещё
|
|
|
В те дни человек оказался крепче лошади. Лошади падали на улицах, дохли и усеивали своими мертвыми тушами мостовые... Мы с Есениным шли по Мясницкой. Число лошадиных трупов, сосчитанных ошалевшим глазом, раза в три превышало число кварталов от нашего Богословского до Красных ворот... Ещё
|
|
|
Перемытарствовав немалую толику часов в приемной Московского Совета, наконец получили мы от Льва Борисовича Каменева разрешение на книжную лавку. Две писательские лавки уже существовали... Ещё
|
|
|
В самую суету со спуском «утлого суденышка» нагрянули к нам на Богословский гости. Из Орла приехала жена Есенина — Зинаида Николаевна Райх. Привезла с собою дочку — надо же было показать отцу... Ещё
|
|
|
Нежно обняв за плечи и купая свой голубой глаз в моих зрачках, Есенин спросил: — Любишь ли ты меня, Анатолий? Друг ты мне взаправдашний или не друг? — Чего болтаешь! — А вот чего… не могу я с Зинаидой жить… вот тебе слово, не могу… Ещё
|
|
|
Человеческая тупость бессмертна. Явились к нам в книжную лавку два студента: шапки из собачьего меха, а из-под шуб синие воротники. Гляжу на носы — юридические. Так и есть: в обращении непринужденность и в словах препротивнейшая легкость... Ещё
|
|
|
И Есенин стал пространно рассуждать о гибели нашего друга. А и вправду, без толку текла его жизнь. Волновался не своим волнением, радовался не своей радостью. — Дрыхнет, сукин кот, до двенадцати… прохлаждается, пока мы тут стих точим… Ещё
|
|
|
Свободное копирование
