|
Поначалу я думала обойти молчанием всё личное моё, отступить в глухую тень, показать только поэта. Но в ходе работы поняла: это неосуществимо. Да и не нужно: ни к кому не обращенные, повисшие в пустоте, слова останутся мертвы и непонятны. Да и как уйдешь от себя самой?.. Ещё
|
|
|
Шла осень девятнадцатого года. Холод и голод. Мне передан приказ по группе: сегодня читаем в «Литературном особняке». Явка обязательна — придет послушать молодых сам Андрей Белый! Собиралась наша «Мастерская» чаще всего на квартире у Полонского... Ещё
|
|
|
И вот однажды сижу я вдвоем с Саней К., обедаем... а с дальнего столика на нас посматривает Есенин. Саня спешил, ушел раньше меня. И тогда Есенин подсел к моему столику. — Не узнаете меня? — спросил... Ещё
|
|
|
Усиленное внимание ко мне Есенина не прошло незамеченным. — Ну вот, Надя,— говорит мне Наташа Кугушева,— ты теперь сдружилась с Есениным. Какой он вблизи? — Знаешь,— отвечаю,— он очень умен! Наташа возмутилась: — «Умен!» Есенин — сама поэзия, само чувство, а ты о его уме... Ещё
|
|
|
Ранней весной 1920 года у нас в «Зеленой мастерской» на квартире у Полонского живший отшельником Борис Пастернак прочитал еще не опубликованную «Сестру мою жизнь».. Ещё
|
|
|
Теплой майской ночью мы идем вдвоем Тверским бульваром от памятника Пушкину. Я рассказываю: — Встретила сегодня земляка. Он меня на смех поднял: живешь-де в Москве, а ни разу Ленина не видела. Я здесь вторую неделю, а сумел увидеть. Что же, Ленин им — экспонат музейный? Есенин резко остановился... Ещё
|
|
|
Лето двадцатого года. Сидим с Есениным у меня, в Хлебном,— кажется, по приезде его из Харькова Сергей в разговоре помянул Львова-Рогачевского. Помянул, как мне показалось, уважительно. А я в ответ рассказываю о его литкружке, где некая «Каэль»... Ещё
|
|
|
В тот вечер, едва выйдя из госпиталя, я увидела караулившего меня Есенина: ходит с тротуара на тротуар (движение по Кузнецкому и Камергерскому было отнюдь не бойкое). На лице и во всей осанке радостная взволнованность. И нетерпение — Вот и вы наконец!.. Ещё
|
|
|
Май двадцатого года, Хлебный переулок. Пьём с Сергеем пойло, морковное, что ли, которое тогда заменяло нам чай. — Красивая комната,— говорит не в первый раз мой гость и останавливает глаза на курантах. Нет, не старинных: скорее то, что в начале века называлось «стиль модерн»... Ещё
|
|
|
Стою перед книжным лотком в СОПО. Отобрала стопку книг. За мной вырастает Есенин, заглядывает через мое плечо. Слышу: — Что вы тратите ваши денежки на всякий хлам! Мне сразу становится смешно и весело... Ещё
|
|
|
Стоило Есенину что-либо прочесть с эстрады, вслед за ним вырастал перед публикой юный Ипполит. Но был он с виду совсем не юношей. Рослый, чуть сутулый, с тяжелым мучнистым лицом, он выглядел лет на десять старше своих осьмнадцати лет. Выйдет вот так на эстраду, вынет заготовленную пачку листков... Ещё
|
|
|
Лето двадцатого. Еще до отъезда Есенина и Мариенгофа на Кавказ. Говорю Грузинову: — Мне всегда страшно за Есенина. Такое чувство, точно он идет с закрытыми глазами по канату. Окликнешь — сорвется... Ещё
|
|
|
— Почему все так меня ненавидят? — спрашивает с тоской Есенин. У меня захолонуло в груди. — Кто «все»? — Да хоть эти молодые поэты, что вертятся вокруг вас... Ещё
|
|
|
— Кстати,— говорю я,— мне давно хотелось у вас спросить: кто такой «Лима Савахвани»? — То есть, как это «кто»? — вскинулся Сергей.— Это же... Но вам стыдно не понять. Ведь это по-еврейски... Ещё
|
|
|
Проходя под аркой, ловлю в зеркале проводивший меня черный взгляд поэтессы Кати Э. В нем такая жгучая ревность и злоба, что на секунду мне стало страшно. Кажется, женщина рада бы убить меня взглядом! Но страх сразу оттеснила радостная мысль: ревность ее не напрасна,.. Ещё
|
|
|
Двадцатый год. Лето. Спустя какое-то время после пощечины Ипполиту Соколову. Мы в моей комнате в Хлебном. Смирно — после отбитой атаки — сидим рядышком на тахте. Есенин большим платком отирает лоб. Затем достает из кармана распечатанное письмо. — Вот. От жены. Из Кисловодска... Ещё
|
|
|
Жаркий летний вечер. Мы сидим рядом на оттоманке у меня в Хлебном. — Случалось вам прямо глядеть в глаза смерти? — спросил Есенин. — Еще как! Не раз и не два. И я рассказываю, как меня родной брат, играя в войну, объявил японским шпионом, «поймал» и... повесил!.. Ещё
|
|
|
«Я все себе позволил». Эти слова я слышала от Есенина не раз. Всегда с глазу на глаз. Как некий девиз. Впервые — знаю твердо — еще в двадцатом году. Однако не припомню, чтобы он повторил их хоть раз по возврате из заграницы... Ещё
|
|
|
Забота, привычная дружеская забота Грузинова всегда конкретна. Но ни о ком он не заботился так сердечно, с такою самоотдачей, как о Есенине. «Наш общий друг»,— мысленно окрестила я Ивана Васильевича. В тот парной летний вечер друг изловил меня в СОПО. Посидим, есть разговор... Ещё
|
|
|
Я с холодком,— любит повторять Есенин. Верно, думал своим «холодком» остудить в девичьем сердце жар, а получилось... Получилось, как если выплеснуть в костер ковшик воды: поднимется чад, но пламя не погаснет. Следом за «холодком» снова и снова шло уверение, что он будто бы не способен любить... Ещё
|
|
|
Свободное копирование
