|
А то еще так: прибегаю домой и сообщаю новость — ночью вся Киевская улица сгорела без остатка. Слух этот вешними потоками разливается по всей нашей Приречной. У многих на Киевской имеются родственники. Взрослые бросают работу и бегут к месту ночного пожарища, а я прячусь... Ещё
|
|
|
Я ухожу. На пороге оглядываюсь и вижу прощальные глаза мамы. В горле закипают слезы, слово «сирота» ударяет по лицу и, спрятавшись за крылечко, прижимаюсь к каменной стене и тихо плачу… Я — сирота: моя мама умерла... Ещё
|
|
|
Подхожу к собачке. Глажу ее по голове, а она все нюхает. И мне хочется, чтобы собачка прошлась по крыше. Я наклоняюсь, беру Шарика за задние лапы и перебрасываю через заборчик. Собака проваливается и падает прямо на миску с куриным бульоном. Слышу отчаянный крик тети Сары.. Ещё
|
|
|
Голод и холод напоминают мне, что я умею делать арабские мячи. Дело самое простое: весной, когда коровы роняют шерсть, я подхожу к любой из них и руками вырываю, сколько мне нужно, а затем эту шерсть мочу в реке и делаю из нее шарик. Потом нахожу старые калоши,.. Ещё
|
|
|
снова прячусь па дне Черной балки: сегодняшняя битва закончилась поражением. Первоклассники привели с собою взрослых гимназистов, с усами, и мы бежали… За все мои восемь лет сегодня самый суровый для меня день. Нет хлеба, нет солнца, кругом серая муть, и, вдобавок, ветер хлещет по лицу... Ещё
|
|
|
И снова я на Малой Бердичевской, где так много хлеба, мяса и сахару… Что меня тянет сюда, — сам не знаю. А вот большой, в два этажа, белый дом с обширным двором и садом. Я знаю этот дом: однажды мама проходила со мною мимо и сказала: «Шимеле, в этом доме еврейский казенный учительский институт... Ещё
|
|
|
Подбегаю к колесу, но уже поздно: со стоном и визгом вертится перед глазами круглая махина, а из глубины колодца вырывается тоненький голосок ребенка: — Не хоцю!.. Ещё
|
|
|
Пока я в воде, со мной считаются как с лучшим пловцом, и это льстит моему самолюбию. Даже Мойшеле, сын печника, и тот нисходит до меня и удостаивает разговором, хотя ему уже пятнадцать лет... Ещё
|
|
|
Жизнь постепенно налаживается, и я забываю о тяжелых происшествиях незадачливого дня. Оксана приучает меня к труду: помогаю чистить картофель, бегаю в погреб за зеленью, снимаю с веревки высохшее белье и натираю кирпичный порошок для чистки медной посуды... Ещё
|
|
|
Эту сказку творит Нюренберг. Скажет он, что меня надо определить в институт, и я уже во власти неотступной мечты. Действительность ускользает из-под моих босых ног, и я гордо шествую по земле, одетый, обутый и… сытый... Ещё
|
|
|
Собрав у моей тети нужные справки, Нюренберг отправляет в Свенцяны бумагу с просьбой выслать мою метрику, а я в ожидании документа остаюсь жить на кухне и учусь читать. И тянется бесконечная цепь хрупких надежд и нетерпеливых ожиданий. В один червонный осенний день... Ещё
|
|
|
После вчерашней моей драки с Либерманом я чувствую себя уверенней и убежден, что оскорбительную кличку «Так себе» я уже не услышу. Несмотря на ранний час, я уже нахожу несколько приготовишек, а спустя немного двор уже звучит детскими голосами. Приходит Либерман... Ещё
|
|
|
— Придется нам потерпеть… Пришлют метрику, тогда определим тебя на законном основании, — говорит Нюренберг, а затем добавляет: — Ты пока поработай сам: учись читать и писать. Перед вечером заходи ко мне в общежитие: я буду задавать тебе уроки… Учиться необходимо... Ещё
|
|
|
Вхожу в уборную и останаливаюсь в удивлении: «великий» Гарин лежит распластанный на диване с налитым кровью лицом. Руки раскинуты, крахмальная грудь рубахи измята, ноги, обутые в лакированные ботинки, не вместе: одна на диване, другая — на полу, а сам храпит целым оркестром... Ещё
|
|
|
Опускается занавес. Гарин идет за кулисы. Я стою, прижавшись к «буре», и плачу от жалости к Лиру. — Мишка, ты о чем это? — спрашивает Гарин прерывающимся голосом. — Да… мне, чай, жалко вас… — Жалко?.. И ты из-за меня плачешь?.. Ах ты, миляга этакий!....
И Гарин, подняв меня, целует в голову. Ещё
|
|
|
Сознаю, что, не будь на моем пути Гарина, Яков не обратил бы на меня никакого внимания. Да оно и понятно: какой я товарищ гимназисту второго класса, сыну богатых родителей, я, никому не принадлежащий мальчик, да еще такой маленький?.. Ещё
|
|
|
— Зима, хлопчик, зима… Бачишь, яким пухом билым господь землю устилав?.. — говорит Оксана и тихо смеется. Быстро одеваюсь и выхожу из кухни. Вот она где зима! Всюду снег, да такой чистый и яркий, что от него даже свет исходит. В прошлом году я не выходил: сапог не было. Зато теперь не боюсь:.. Ещё
|
|
|
Убит Нюренберг. Все говорят об этом. Над воротами института курсанты вывешивают черный флаг. Директор Барский приказывает немедленно снять его. Данило и Станислав, кряхтя и охая, исполняют приказание. Все знают, что Нюренберга били жандармы и городовые... Ещё
|
|
|
И вот однажды, в певучее весеннее утро, на кухню приходит Данило, обслуживающий первый этаж училища, и своим обычным сиплым голосом обращается ко мне. — Тебя в учительскую требуют. — Уже?! — весело кричу я. — Да, учитель русского языка тебя спрашивает и господин Навроцкий, что по рисованию… Ещё
|
|
|
Говорю прерывисто, икаю от слез, отвечаю на целый ряд недоуменных вопросов, и мне удается убедить Филиппа в моей невинности. Тогда он испускает сочувственный вздох, идет к помойке, выливает из ведра содержимое, возвращается ко мне и, тряхнув серьгой, говорит: — Ты вот что, паренек: пойди сознайся... Ещё
|
|
|
|
Свободное копирование
