На следующее утро вылетели из Парижа в Москву. Три дня из десяти уже были потеряны, а о совещании в Новосибирске следовало просто забыть. С чемоданами, набитыми научными бумагами и подарками, и с парижской бутылкой московской водки мы высадились в «Шереметьеве», где друзья посадили нас в черную «Волгу», теперь, правда, академическую, и привезли на знакомую мне в подробностях квартиру Евгения Куприяновича Тарасова. Столько чаю было вместе выпито на этой кухне! В том же доме жили с Галей и мои сыновья Дима и Саша, в квартире, которую нам выдали от ИТЭФ много лет назад. Совсем рядом был и сам ИТЭФ, где я предполагал на двух семинарах рассказать о своих работах в ЦЕРНе и Корнелле и где совет трудового коллектива, несмотря на отчаянное сопротивление парткома и директора, принял недавно обращение к Верховному суду РСФСР о пересмотре моего дела[1].
Всю эту неделю с утра до поздней ночи квартира Тарасова пребывала в режиме оккупации. Униатские священники с Закарпатья с просьбой передать их петицию на парижскую конференцию по правам человека. Журналистка из «Огонька», решившая проинтервьюировать меня на авось — может, Коротич согласится опубликовать[2]. Фотограф, принесший секретно сделанные им снимки Сахарова перед зданием суда на моем процессе 1978 года. Московские друзья и соседи, приходившие в любое время — посидеть за большим столом в большой прихожей или на маленькой кухне, или в комнатах, порасспрашивать меня о том о сем, а когда меня не было, то поговорить между собой и посмотреть сообща политические теленовости.
Саша Подрабинек, освобожденный из ссылки, но не получивший вида на жительство в Москве, приехав с женою и двумя детьми из своего подмосковного городишки, заодно взял интервью для «Экспресс-хроники».
Женин брат приехал из Тулы с тульским пряником от Зинаиды Афанасьевны, прятавшей меня в своем доме в 1977 году. Сама она была теперь слишком стара и слаба для путешествий.
Сангарский друг Миша Горностаев прилетел из Минска, куда он теперь с женою и детьми возвратился из Якутии.
И, наконец, из далекого Калининграда прибыл мой сын Лева.
Было бы идеально встретиться и с кобяйскими друзьями Тамарой Алексеевной и Ниной Ивановной, но Тамару мы не нашли, а Нина Ивановна на мое предложение ответила, что ей не поспеть за такое короткое время добраться до Москвы. Дина? Барахло? Исчезли бесследно.
Доктор Тарасов невозмутимо управлял моим расписанием, и, кроме того, передвигал меня по Москве на своем двадцатисемилетнем москвиче, чуде-юде, которое он мастерски поддерживал в живом состоянии.
Сын Лева поставил нам с женой послушать записи своей музыки, потом продемонстрировал игру на синтезаторе, который мы ему недавно прислали, и в заключение сводил на знаменитый в те дни Измайловский свободный рынок ремесленных поделок.
С Димой и Сашей мы просто гуляли — по утрам, вечерам, в ближайших окрестностях, по дворовым аллеям, по улице Черемушкинской, мимо заборов ИТЭФ. На грустные воспоминания наводили эти заборы. Здесь, в этом институте, тридцать шесть лет назад успешно начиналась моя карьера и отсюда тремя годами позже меня выкинули по приказу Политбюро, искалечив мою научную и нашу семейную жизнь.
Свободное копирование
