Свалившись с Луны - 13

В конце ноября 1988 года я в последний раз прилетел на Венскую конференцию, приглашенный еще раз обсудить Московскую конференцию с главой американской делегации Уореном Циммерманом и другими представителями. Я еще раз объяснил свою позицию: «Согласиться, но поставив твердые условия», и, кроме того, принял небольшое участие в неофициальных обсуждениях заключительного документа Конференции. Специальный пункт об «открытости и свободном доступе» на все Хельсинкские конференции, сформулированный в специфическом стиле контракта между сторонами, которые хорошо знают друг друга и не доверяют друг другу, был дипломатично вставлен в заключительное заявление председателя, в приложении на последней странице. Страна — потенциальный нарушитель — не называлась. Сам заключительный документ Венской конференции был гораздо более конкретен и детален в части прав человека, чем первоначальный Хельсинкский акт 1975 года, и включал теперь механизм защиты жертв преследований, а также некоторые гарантии для общественных мониторов (наблюдателей). Однако само слово мониторы, на включении которого я настаивал, отсутствовало. Оно было исключено после советской угрозы не подписывать документ. (На конференции был принят принцип консенсуса.) Тем не менее Москва уступила чрезвычайно много, согласилась, в частности, что нарушения прав человека не являются внутренней проблемой, на что она никогда раньше не соглашалась. Это было определенно следствием длительного западного давления, которое в Вене стало много сильнее, чем в Мадриде 1982 года, и много-много сильнее, чем в Белграде 1978 года.

Западные дипломаты говорили мне несколько раз, что это давление было инициировано советскими диссидентами, особенно советским Хельсинкским движением. Мы показали, объяснили мне, что существует возможность использования правозащитных статей Хельсинкского акта, продемонстрировали, как их использовать, и дали такой моральный пример, который Запад не мог игнорировать. Слушая это, я испытывал чувство удовлетворения, но не победы. Россия была все еще тесна для нас двоих — меня и КГБ, и они там еще не планировали освобождать пространство.