На четвертый день, когда я уже заявил об отказе участвовать в следствии, потому что содержание свидетеля под арестом более трех суток есть нарушение закона, и когда я уже ждал, что меня переквалифицируют на следующие десять дней из «свидетеля» в «подозреваемого», и только после этого — в «подследственного» — их обычные игры, охранник вывел меня из камеры и привел в комнату с хорошей, под старину, мебелью, с мягкими коврами и обоями с позолотой. Сидели там два пожилых чина КГБ в штатском, с лицами несколько опухшими и носами несколько лиловыми от жизни, похоже, несколько сладкой. Меня попросили присесть на изящное золоченое кресло, заранее приготовленное в центре комнаты. Чины представились — имена, к сожалению, я тут же забыл, никогда не веря в их достоверность.
Тот, что сидел за столом, без всякого выражения прочитал Указ Президиума Верховного Совета о лишении меня советского гражданства. «Вы будете высланы в США ближайшим авиарейсом, — добавил он так же бесцветно. — Ваша жена последует вместе с вами. Но до того, согласно инструкции, вам придется подождать здесь».
Но ведь я могу не увидеть своих детей до конца жизни! Где написана такая инструкция?!
Лишение гражданства с последующей высылкой предполагалось наказанием самым ужасным. Только Троцкий с Солженицыным до тех пор сподобились такого. И все же в красноватых бельмах заслуженных чекистов («Что ты бельма-то выставил!» — говорили бабы в нашей деревне) мелькала неприкрытая зависть, затем они покрылись поволокой, возможно даже, волнами недоступных средиземных морей, с девами нагими на кисельных берегах… Но вот старички встряхнулись: надо провести с Орловым беседу.
— Не торопитесь, Юрий Федорович, делать антисоветские заявления за рубежом, — дружелюбно посоветовал тот, что сидел на диване. — Мы понимаем, конечно, что антисоветские организации сразу же возьмут вас в оборот. Но знайте, что в стране готовятся такие перемены, о каких вы как раз и мечтали.
Я потребовал свидания с детьми.
В тот же вечер с меня сняли мерки, и утром были готовы отлично сшитые костюм и рубашка. Выдали также галстук и штиблеты, невероятно удобные на ногах. Так что, прожив шестьдесят два года в своей стране, я наконец узнал, как приобрести в ней приличную одежду. В этой новой одежде меня отвели в другую комнату с золочеными обоями на свидание с детьми. Свидание разрешили, но провели это в своем нормальном стиле: ребят вызвали не в «Лефортово», а в ОВИР, не сообщив, зачем. Дима, боясь, что его депортируют за границу, не явился вовсе. Когда Саша и Лев приехали в ОВИР, их посадили в черную «Волгу» и без всяких объяснений доставили в Лефортовскую тюрьму. Короткое свидание прошло в присутствии двух бдительных стражей. Мы просто попрощались. Обнимая меня в последний раз, Саша прошептал на ухо:
— За нас не бойся. Продолжай борьбу за других.
