Няниным заботам обо мне не было предела. Я была ребенком нервным и с трудом засыпала по вечерам. Няня коротала вечера за вязаньем чулка и питьем чая при свете лампадки и никакие мамины убеждения не могли ее заставить зажечь лампу.
Вставали мы с няней рано, часов в семь, и чтобы не будить моих родителей в смежной спальне, мы отправлялись в комнату для приезжающих в противоположном конце квартиры. Тут няня занималась своим единственным чтением, разбирая по складам имена покойников в «Новом Времени”. Часто, бросив игрушки, я внимательно следила как няня, водя пальцем по буквам, выговаривала вполголоса их названия, составляя слоги, и в три с половиной года я стала читать. Таким образом объявления о покойниках явились моей азбукой.
За столом няня стояла за моим стулом, уча меня действовать ложкой, потом ножом и вилкой, и пить из серебряного стакана, в который наливалась вода с красным вином, напиток, который я прозвала «воночай”.
После завтрака мы отправлялись гулять в Летний Сад, зимой с салазками, весной и осенью с ведерком и совком и с мячиками разной величины. В саду я встречалась с другими детьми и так увлекалась игрой с ними, что няня не могла меня дозваться, чтобы идти домой.
Так мы жили с няней нашим замкнутым миром, совершенно отдельным от мира взрослых, в постоянном общении друг с другом. Это общение нарушалось иногда только по воскресениям, когда маме после долгих уговоров удавалось склонить няню «выйти со двора”, как тогда выражались, и навестить свою крестницу. Нехотя няня облекалась в свое праздничное коричневое платье, одевала кружевной чепчик, золотую брошку и серьги и ворча себе под нос: «Даже в праздник не дадут посидеть дома», уходила, оставляя меня на попечение второй прислуги. Через три-четыре часа она возвращалась, быстро переодевалась, и наша жизнь опять входила в свою колею.
