Орел взмахнет могучими крылами
И, вольный, отрешившись от земли,
О немощных, влачащихся в пыли,
Не думает, паря над небесами.
А. Жемчужников
Работа фельдшером в амбулатории не прельщала меня; да я с ней плохо был знаком. «Настоящих» больных там было мало и, если они появлялись, их сразу же направляли в больницу. В основном, на прием приходили доходяги, которые уже не в силах были работать, и им надо было дать день-два отдыха. Таких было очень много, и всех их нельзя было освободить от работы даже на день. Вскоре больные обнаружили, что новый фельдшер с лагерными аферами не знаком и обмануть его несложно.
В амбулатории было две комнаты. В первой (прихожей) обычно находился санитар Сазонов. Там посетители снимали свои телогрейки, и санитар по одному пропускал их в процедурную, где я осматривал больных. В обеих комнатах были железные печурки-буржуйки, в которых в часы приема почти в любое время года весело потрескивал огонек. Некоторые больные использовали это обстоятельство: нагревали в первой комнате на печке два обкатанных камешка (гальку), размером с куриное яйцо. Перед входом во вторую комнату нагретые камешки закладывались под рубашку подмышки и зажимались опущенной рукой. Санитар все это видел, но по лагерным законам фельдшеру об этом не докладывал. Больной, «трясясь в лихорадке», входил в процедурную, и, когда протягивал дрожащую руку за термометром, камешек под рубашкой скатывался вниз к поясу, а на нагретое им место помещался термометр. Некоторые посетители амбулатории поступали проще: улучив момент, когда фельдшер был занят осмотром другого больного или делал записи в карточке, прикладывали термометр к находившейся рядом печке. Иногда это кончалось тем, что температура больного подскакивала до 44 - 45 градусов и термометр разбивался.
На лагпункте было много отказчиков от работы. Их сажали в изолятор, но перед этим нарядчик или надзиратель приводил отказчиков в амбулаторию, и фельдшер должен был подписать акт о том, что заключенный по состоянию здоровья может содержаться в ШИзо. Если я отказывался подписать акт, то должен был записать отказчика в список освобожденных от работы по болезни. Число больных при мне увеличилось в два-три раза, на что сразу же обратило внимание начальство горного участка и бригадиры.
Как-то дежурный надзиратель послал меня к телефону в контору участка, находившуюся на Двойном недалеко от лагерной вахты. В трубке я услышал грубый голос начальника прииска Тараканова. Пересыпая свою речь нецензурной бранью, он заорал на меня:
- Ты что это, идти твою мать, освобождаешь от работы по четверти состава бригад?
Я настаивал на том, что все освобожденные больны и не могут работать.
- Ну, так сам пойдешь у меня в забой работать!
Видимо, он позвонил и начальнику санчасти, так как Лик вскоре появился в лагпункте.
- Откуда у тебя столько больных? На весь лагпункт их должно быть не более десяти - пятнадцати человек. За такие дела тебя следует немедленно снять с работы. По мне, так лучше аферист Марьевич, чем такой дурак, как ты!
Вместе с Шахом Лик решил, что впоследствии меня следует перевести фельдшером в стационар, а пока на вечернем приеме в амбулатории будет присутствовать Шах или Зельманов. Число больных сразу уменьшилось до «нормы». Если какой-либо доходяга приходил вымаливать освобождение, то Шах говорил:
- Сегодня не могу. Пока поработай. Через неделю дам отдохнуть.
И я записывал число, когда ему надо было дать освобождение; пациент терпеливо ждал этого дня, зная, что Шах обещанное выполнит. Если больной приходил с жалобой на температуру, Шах проверял у него пульс и обычно не ошибался. А Зельманов ввел правило: больной с температурой раздевался в передней до пояса, в процедурной садился подальше от печурки, и термометр выдавался ему не сразу, а минуты через две-три. Заключенные знали, что Шаха и Зельманова им не обмануть
Свободное копирование
