Я был еще совсем маленьким, когда, при содействии одной из моих юных тетушек, на нашем горизонте возникла стебутовка-"курляндка" Ольга Яновна Стаклэ. По-латышски фамилия эта означает "Живущая у развилины дорог",
Ольгу Яновну трудно было назвать "барышней"; казалось, скорее, одна из кариатид, поддерживавших на некоторых питерских домах балконы и подъезды, наскучив своей должностью, поступила на Стебутовские курсы. У нее была прекрасная фигура молодой великанши, могучая грудь, руки, способные при надобности задушить медведя, вечная белозубая прибалтийская улыбка на лице, уменье по каждому поводу взрываться хохотом и при первой же необходимости каменеть лицом, превращаясь в этакую статую богини на носу какого-нибудь древнего дракара: брови сдвинуты, глаза смотрят далеко вперед; спрашивается – кто же тут только что заливался смехом, умоляя: "Наталэ Алексеевна, ой нэ сме-шите меня: я – такая катушка, такая катушка…"?
"Катушка" значило в ее языке "хохотушка".
Приезжая довольно часто к нам, Ольга Стаклэ должна была пешком проходить два-три квартала по довольно темным улицам – от вокзала до угла Ломанского. Мама – а еще пуще бабушка – очень волновались по этому поводу. Времена были глухие; в газетах, в отделе "Дневник происшествий", была постоянная рубрика: "Гнусные предложения", и мальчишки-газетчики вопили на углах: "Шесть гнусных предложений за одну ночь!"
Бабушка предупреждала и Ольгу Яновну, и всех молодых женщин, появлявшихся у нас, о серьезной опасности: к ним могли "пристать". И этот термин "пристать" приобрел в моих глазах таинственное и зловещее значение, вроде мрачного сатириконовского "Паганель бодросовал". Что оно значило, я не имел понятия; но мне было ясно, что это "пристать" – нечто чрезвычайно страшное, смертельно опасное.
Свободное копирование
