Завтра утром уезжаю из Малеевки, собрал вещи, книги. Уезжать невыносимо грустно. Только один праздник впереди: Тузик и сынки...
Болел тут очень тяжело. Быть может, был менее усерден и усидчив, чем хотелось бы, но всё-таки мне здесь хорошо работалось и настроение было хорошее, потому что я люблю работать...
На всю грязь ростепели уже три дня сыпет снег, снова совершенная зима, а зимой мне работается лучше всего. Проживи я тут ещё месяца полтора, я бы, верно, окончил эту книжку (Речь идёт о книжке «Архитектура невесомости»), которая нужна мне больше, чем я ей, поскольку она заставляет меня думать о том, о чем я раньше никогда не думал. Приятна убеждённость, что эта маленькая книжка переживёт меня, что её вспомнят, будут цитировать... Это ведь большая редкость, я, пожалуй, впервые написал что-то, что переживёт меня. И когда думаешь об этом, радость большая...
Всё хорошо, всё в жизни моей идёт правильно, но уезжать грустно, грустно оставлять эту комнату и лес за окном, и снег, который третий день всё сыплет очень картинно, как в Большом театре, когда Онегин убивает Ленского.
1.4.1977
* * *
В Малеевке я прожил 40 дней. Обживание, привыкание к режиму здешней жизни – детство. Потом пирушки, рулетка, Тузик – юность. Новые люди: Мильнер, Оленин, Островой, нестерпимо приставучий Ося Герасимов, молодой, полный энергии Булгаков, Валька Тур, Рост, словно возникший из дней юности – всё это зрелые годы. И при этом одиночество, румын-гадальщик, поездка в Москву, будто за границу, окончание своих трудов: пухлая пачка исписанных листов – старость. Белая дорога впереди. Не есть ли вся жизнь, сжатая до 40 дней, модель отпущенного тебе века?..
Свободное копирование
